Мэгги O’Фаррелл «Рука, что впервые держала мою»

Лекси встает.

– Пойду окунусь еще разок. А потом поищем, где перекусить.

Роберт смотрит на небо, на море в белых барашках.

– Может, не надо? – сомневается он. – Уже холодает.

– Подумаешь! – Лекси прячет аммонит в карман платья.

– У нас и полотенца-то нет.

– Обсохну, – смеется Лекси. – Мне вода нипочем. Побегаю и согреюсь. – Раздевшись до белья, она садится на корточки, целует Тео в макушку. – Я скоро, дружок. – И уносится прочь, по гальке, по песку, к воде. Роберт смотрит, как она погружается в волны – море сразу заявляет на нее права. Вот она зашла по щиколотку, по колено, по пояс. И, коротко вскрикнув, пустилась вплавь. Роберт смотрит, как она делает пару гребков кролем, как тянется за ней пенный след; вот она нырнула, вот показалась из воды чуть поодаль ее блестящая голова, и она плывет дальше брассом, ровными гребками.

Роберт оглядывается на Тео. Тот вставляет камешки в песок, один за другим, каждый раз приговаривая: «Вот так. Вот так».

Роберт не замечает, много ли прошло времени. Он помнит, что от нечего делать снова стал искать окаменелости. Помнит, как подобрал несколько камней и стал разбивать о скалы, раскалывать, словно яйца, проверяя, есть ли что внутри. Помнит, что раз-другой смотрел на море и видел за волнорезом ее голову. Помнит, как слушал бормотание Тео: «Вот так. Вот так… Побегает и согреется».

Расколов третий камень, он слышит от Тео другие слова. Роберт поднимает голову. Тео уже не играет с камешками, а стоит, широко расставив перепачканные в песке руки, растопырив пальцы, и глядит на море.

– Что ты говоришь, Тео?

– Где мама? – звенит детский голосок.

Роберт взвешивает в руке четвертый камень – не прячется ли внутри аммонит, столь же совершенный, как тот, что он подарил Лекси?

– Ушла поплавать, – отвечает он. – Скоро вернется.

– Где мама? – повторяет Тео.

Роберт смотрит на море. Налево, в сторону мола Кобб, потом направо. Встает во весь рост, обводит взглядом угольно-черную линию горизонта. Пусто. Он заслоняется рукой от тусклого закатного света.

– Она… – начинает Роберт. И идет к воде. Волны вздымаются, бьются о песчаный берег. Роберт вглядывается в морскую даль.

Он возвращается к Тео, который так и стоит на пляже, будто пригвожденный к месту, руки в песке. Схватив его в охапку, Роберт устремляется вперед.

– Поднимемся на Кобб и посмотрим оттуда, давай? – предлагает он, но слова звучат не спокойно и твердо, как он надеялся, а отрывисто, испуганно. – Она, наверное, обогнула мол и вернется с той стороны.

Роберт карабкается по ступеням на высокий мол, несется по каменным плитам, держа на руках Тео. И останавливается на полпути.

– Где мама? – снова спрашивает Тео.

– Она… – Роберт смотрит. Смотрит и смотрит. Смотрит, покуда не становится больно глазам. И не видит ничего, кроме моря, бескрайнего, вспененного моря. То и дело он что-то замечает, и сердце подпрыгивает – но это оказывается буй или крутая волна. Ее нет. Нигде нет.

Роберт слезает со стены и бежит вниз, туда, где кончается Кобб. Глубина здесь большая, вода зловеще-зеленая, волны бушуют и бьются о стену. Тео заливается слезами.

– Мне здесь не нравится, – хнычет он. – Море слишком близко. Море. – И показывает рукой: вдруг Роберт не понял?

Роберт поворачивает назад, бежит вдоль скользкого Кобба, осторожно, чтобы не оступиться, туда, где пришвартованы рыбацкие лодки. В одной стоит человек со спутанными сетями в руках.

– Эй, – кричит ему Роберт, – помогите, прошу вас, помогите!

Роберт долго сидит на скамье с Тео на руках. Изредка их освещают огни траулеров, спасательных шлюпок, катеров береговой охраны. Мальчика Роберт укутал в свой плащ, только макушка видна. Тео мелко дрожит, словно живой моторчик. Роберт укачивает его, напевает глухим, надтреснутым голосом песенку, что пел когда-то своим детям. Кто-то – Роберт не разглядел кто, наверное, один из полицейских – кладет к его ногам плетеную сумку. В первый миг Роберт ее не узнает. Из сумки торчит небрежно свернутый кусок материи. Да это же платье Лекси, ее сумка – кто-то принес с пляжа, где они сидели. Осторожно, чтобы не потревожить Тео, Роберт вынимает из сумки платье. Оно разворачивается в его руке, словно живое существо. Роберт едва не выпускает его из рук, потрясенный его тяжестью. Как может платье из тонкого хлопка быть таким тяжелым? Платье качается на холодном морском ветру, словно маятник. И тут Роберт вспоминает: аммонит. Она положила его в карман как раз перед тем как…

Роберт тут же прячет платье обратно в сумку. И среди бутылочек, запасных штанишек, ведерок, совков, рядом с зелеными грабельками, замечает любимую игрушку Тео, вязаного котенка. Достает его из сумки и просовывает удивленную кошачью мордочку в ворот плаща, откуда торчит золотистая макушка Тео. С минуту ничего не происходит. Потом появляется рука, хватает игрушку и тащит в норку.

И вот уже двое полицейских бегут вдоль мола к пристани. Другие полицейские, видя их, тоже приходят в движение. Роберт встает с Тео на руках. И слышит чей-то голос: «Нашли!»

И устремляется вперед. Из-за мола показывается, сверкая огнями, лодка, небольшой траулер; в лодке двое: один у руля, другой на корме, с канатом в руках. Роберт напрягает зрение и, не веря глазам, видит на дне лодки полуприкрытое брезентом тело, и хочется закричать, окликнуть Лекси, но путь ему преграждает полицейский, повторяя: отойдите, прошу вас, уведите ребенка, скорей.

 

 

Вот и все. Эти слова проносились в ее мозгу. Вот и все. Она предвидела исход. Несколько минут, далеко за Коббом, она била руками по воде, сражаясь с цепкой хваткой ледяных волн. И знала. Знала, что предстоит. Знала, что началась борьба и что силы неравны.

В эти минуты она не думала ни о себе, ни о родителях, ни о братьях и сестрах, ни об Иннесе, ни о жизни, что оставила позади, когда зашла в воду, ни о той минуте, когда еще могла все изменить, остаться на берегу, повернуться к морю спиной. Не вспоминала даже о Роберте, который сейчас караулил ее одежду и скоро будет звать ее по имени, стоя на ветру.

Когда волны подмяли ее под себя, она думала только о Тео.

Волны швыряли ее то вверх, то вниз, и то и дело ей удавалось подняться на поверхность, высунуть голову, глотнуть воздуху, но она знала, знала, что осталось недолго, и хотела взмолиться: не надо! Хотела сказать: нет, так нельзя, у меня ребенок, сын, мне нельзя умирать! Ведь никто не сможет любить его так, как я, никто о нем не позаботится так, как я, и разлучить нас, отнять меня у него – невозможно, немыслимо.

И все же она знала, что больше его не увидит. Не поможет ему за ужином управиться с ножом и вилкой. Не свернет бумажного змея, не развесит его мокрую одежду, не наберет ему перед сном ванну, не достанет из-под подушки его пижаму. Не поднимет среди ночи с пола вязаного котенка. Не будет ждать сына у ворот в первый школьный день. Не научит его писать имя, что дала ему. Не будет придерживать сзади седло, когда он станет учиться кататься на двухколесном велосипеде. Если он заболеет ветрянкой или корью, не она будет за ним ухаживать, отмерять микстуру, стряхивать градусник. Не она будет учить его, как переходить дорогу – посмотреть снаачла налево, потом направо, а потом снова налево; как завязывать шнурки, чистить зубы, застегивать молнию на куртке, раскладывать по парам носки после стирки, звонить по телефону, намазывать масло на хлеб, что делать, если потерялся в магазине, как наливать молоко в чашку, как доехать на автобусе до дома. Она не увидит, как он станет с нее ростом, а потом и выше. Ее не будет рядом, когда он в первый раз влюбится, когда он впервые сядет за руль, когда он выйдет в большой мир, определится, кем быть, как жить, где и с кем. Она не вытряхнет песок из его сандалий, когда он вернется с пляжа. Больше она его никогда не увидит.

Она боролась как одержимая. За то, чтобы выжить, вернуться. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он знал: она сделала все, что в ее силах. Хотелось сказать ему: Тео, я пыталась, я боролась, потому что не представляла, как можно тебя покинуть. Но проиграла.

Что бы отдала она за победу? Сказать невозможно.