Мелвин Брэгг «Приключения английского языка»

8

Язык государства

Потерпев поражение на одном фронте, английский язык сосредоточил силы на другом. Битва за души была проиграна, и пришло время взяться за политику. Новую борьбу подхлестнуло величайшее из научно-технических изобретений — печатное дело. Английский первопечатник Кекстон предпринял для упорядочивания норм английского языка не меньше, чем самый знаменитый из его авторов, Чосер. Это была борьба, в которой у безымянных чиновников было больше власти, чем у королей. Средневековая Англия закалилась в прошлых боях и стремилась к новым; война против Франции казалась нескончаемой. В той Англии короли шли впереди и вели за собой народ, и Генрих V, один из величайших королей-воителей, подобно Альфреду Великому воспользовался английским языком, чтобы сплотить англичан.
Важный момент можно отметить в его письмах домой из Азенкура: «Верный возлюбленный брат, — писал он после знаменитой победы, — преподобные святые отцы, верные и возлюбленные в Господе! Поскольку мы хорошо осведомлены о вашем желании услышать радостные вести об удаче в заключении мира между двумя государствами… мы сообщаем вам, что… наши усилия послали нам добрый исход». Давайте взглянем на первоисточник и перевод на современный английский:
Right trusty and welbeloved brober Right worschipfull and worschipfull faders in god and truest and welbeloved ffor as muche as we wote wele bat youre desire were to here Ioyfull tidings of oure goode spede touching be conclusion of pees betwixt be two Rewmes… we signiffie vnto yow bat… of oure labour hab sent vs a goode conclusion. Right trusty and well beloved brother, right worshipful fathers in God and trusty and well beloved, for as much as we know well that your desire were to hear joyful tidings of our good speed touching the conclusion of peace between the two realms,… we signify unto you that… our labour has sent us a good conclusion.

Всего лишь письмо, вроде бы мелочь, но как уместно здесь вспомнить, что из малых желудей вырастают могучие дубы, тем более что битва, о которой пишет король, по существу, выиг­рана за счет несгибаемой отваги «малых мира сего», английских стрелков, стоявших насмерть, как те могучие дубы. Составляя свои депеши на английском языке, Генрих V порвал с 300 летней традицией королевской власти. Это оказалось дальновидным решением. Английские короли заговорили по английски еще во времена его отца, Генриха IV, но документы все еще составлялись на французском, как повелось с 1066 года. Письма Генриха можно рассматривать либо как окончательное признание правителями языка страны, либо как пропагандистскую акцию, для которой использовался текст, написанный на местном языке, чтобы его легче было распространять по стране.
Вот он пишет в 1420 году о мирном договоре:

upon moneday þe 20th day of þis present moneþ of May we arrived in þis town of Troyes… and þaccorde of þe said pees perpetuelle was þеге sworne by boþе þe saide Commissaires… And semblably by us in oure owne name. And þe letters (þerupon) forwiþ enseled under þe grete seel of oure saide fader to us warde and under oures to hyum warde þe copie of whiche lettres we sende you closed yn þees to þat ende: þat ye doo þe saide accorde to be proclamed yn oure Citee of london and þorowe al oure Rewme þat al oure pueple may have verray knowledge þereof for þare consolacion… henry by þe grace of god kyng of England heire and Regent of þe Rewme of ffrance and lorde of Irelande.

В переводе на современный английский:

Upon Monday the 20th day of May we arrived at this town Troyes… and the accord of the peace perpetual was here sworn by the Duke of Burgundy and semblably by us in our own name, the letters forthwith sealed under the Great Seal, copies of which we send to be proclaimed in our City of London and through all our realm that our people may have knowledge thereof for their consolation… Signed. Henry, by the grace of God, King of England.

(В понедельник, двадцатого мая мы прибыли в город Труа… и бессрочный договор о мире был клятвенно утвержден здесь герцогом Бургундии и также нами от своего имени; грамота была тотчас же скреплена большой государственной печатью, а копии мы отправляем, чтобы обнародовать ее в граде Лондоне и по всему нашему королевству, чтобы наш народ мог узнать об этом в свое утешение… Подписано. Генрих, Божьей милостью король Англии, наследник и регент королевства Франции и правитель Ирландии.)

Когда антифранцузские настроения снова усилились, он стал на сторону общественного мнения. У побед над теми, кто когда то «нас» завоевал и теперь стал частью «нас», сложный привкус. Но по возвращении из походов Генрих Плантагенет продолжал писать по английски и даже оформил на этом языке свое завещание. Тем самым он сделал первый большой шаг на пути к формированию государственного нормативного английского языка, на котором мог читать каждый. Народ же следовал путем, по которому его вел король, будь то во времена мира или войны.
Главной королевской резиденцией был Вестминстерский дворец, ныне известный как здание парламента. Огромный зал с изумительно сложными деревянными перекрытиями пережил великий пожар 1834 года, и именно в этом Большом зале располагался первый кабинет правительства, в том числе Канцелярия государственной печати.
Канцелярия оформляла от имени монарха личные письма, скрепляемые королевской печатью. Генрих повелел использовать английский язык, тем самым пробив наконец брешь в стенах цитадели французского языка. Английский хлынул в эту брешь, а французский был лишен статуса служебного языка. Должно быть, смещенный с должности французский язык до тех пор считался таким же неуязвимым и неприступным, как толстостенные норманнские замки с их фортификациями. И вот этот язык потерпел такое же сокрушительное поражение, как французская кавалерия при Азенкуре. Английский язык получил статус государственного, и в стране стали править бал английские чиновники.
Но что это был за английский? В стране все еще говорили на множестве диалектов, что существенно затрудняло общение. Неистребимость английских диалектов впечатляет не меньше, чем способности языка в целом к упорядочиванию, поглощению других языков и распространению по всему миру. Почти тысячу лет спустя после прибытия англосаксов, принесших с собой основу нынешнего языка, житель Нортумберленда все еще с трудом понимал жителя Кента. Устойчивость местных языковых особенностей и приверженность традиции сохранялись веками и в некоторых областях проявляются по сей день. Эта неискоренимая традиция проявляется в том, что английский превратился в международный язык, но при этом речь уроженца Ньюкасла может сбить с толку жителя Танбридж-Уэллса, расположенного в какой то полутысяче километров оттуда. Совсем как во времена Кекстона.
Слово stone (камень) на юге звучало [ston], а не [stane], как на севере. Running (бег, бегущий) на севере произносили как [runnand], а в центральных графствах вы услышите [runnende] в Восточном Мидленде и [runninde] — в Западном. Runnand, runnende и runninde: прибавьте своеобразный местный выговор и получите представление о том, как по разному будут звучать даже такие близкие слова.
Но особенности произношения не шли ни в какое сравнение с многообразием правил правописания. Если взглянуть на орфографическую карту того времени, то тенденция очевидна: пиши как говоришь. Из-за того что в Англии письменным языком традиционно являлась латынь, а в течение более 300 лет господствовал французский язык, до определенного момента не было нужды определять нормативы для родного языка, в том числе нормализовать правописание отдельных слов. Теперь же такая нужда возникла.
Разброс вариантов был невероятным. Возьмем, к примеру, слово church (церковь), одно из наиболее общеупотребительных слов языка. На севере Англии церковь повсеместно называли kirk, в то время как на юге говорили church. При этом, согласно лингвистическому атласу позднесреднеанглийского языка, слово kirk встречалось в написании kyrk, kyrke, kirke, kerk, kirc, kric, kyrck, kirche и kerke; church разнообразно именовалась churche, cherche, chirche, cherch, chyrch, cherge, chyrche, chorche, chrch, churiche, cirche. А еще попадались schyrche, scherch, scherche, schirche, schorche, schurch, schurche, sscherch.
И такое орфографическое изобилие процветало повсюду. Можно было насчитать свыше 500 способов написать слово through и более 60 вариантов местоимения she (она). Невероятно, не так ли?
Вот как можно было писать слово people (люди, народ): peple, pepule, pepul, pepull, pepulle, pepille, pepil, pepylle, pepyll, peeple, реореl, poepull, poeple, poepul, puple, pupile, pupill, pupyll, pupul, peuple или pople. Слово receive (получать) появляется в письменных источниках как rasawe, rassaif, rassave, recave, receave, receawe, receiuf, receve, receyf, receive, reciffe, recive, recyve, resaf, resaif, resaiff, resaive, resave, resawe, resayfe, resayff, resayve, resywe, rescaive, rescayve, resceive, resceve, rescewe, resceyve, reschave, reschayfe, rescheyve, rescyve, reseve, reseyve, ressaif, ressaive, ressave, ressawe, ressayf, ressayve, resseve, resseyve и, наконец, reycive. Для местных жителей это служило предметом гордости, для центральной же власти это было кошмаром, не зависящим от их воли.
За дело взялись чиновники Вестминстера — канцелярии, вершившей все мало-мальски важные дела в стране. Это было огромное ведомство, ответственное за канцелярскую работу, сопровождавшую управление страной: нечто среднее между судом, налоговым управлением и правительством. Деятели канцелярии понимали: очень важно было добиться того, чтобы любой документ, подготовленный в столице, могли прочесть и понять, к примеру, в полутысяче километров к северу, в Карлайле, как до этого понимали латынь и французский.
Необходимо было формировать общеупотребительный письменный язык, и канцелярия была отлично подготовлена для осуществления этой задачи. В ней царила строгая иерархия: 12 старших чиновников «первого класса», 12 чиновников «второго класса», далее 24 канцеляриста и, наконец, множество мелких служащих, которые переписывали документы, но не могли самостоятельно оформлять и подписывать их. Это учреждение ознаменовало рождение или, если вспомнить аналогичную структуру при Альфреде, возрождение английской государственной бюрократии.
В наши дни у посетителей государственного архива Великобритании есть возможность увидеть тысячи дошедших до нас официальных документов XV века. В этих высохших свитках отражается процесс формирования письменного английского языка. Необходимо было принять сотни решений о том, какую форму слова закрепить и в каком написании. Окончательное решение было, скорее всего, за старшими чиновниками. Тот факт, что большинство этих документов имело юридический статус, усиливал необходимость единообразия. Материалы должны были оформляться четкими и повсеместно понятными формулировками. Даже за самыми распространенными словами — any, but, many, cannot, ought (любой, но, много, не может, должно) — необходимо было закрепить единую форму, что в этих и тысячах других случаев означало современное написание. Распространилось написание I, хотя ich и другие варианты тоже оставались в употреблении; форму suche предпочли таким вариантам, как sich, sych, seche, swiche и многие другие. Lond закрепилось в виде land (земля), хотя далеко не сразу. Только в 1460–1479 годы, например, вспомогательный глагол shall появляется в типичной восточно-английской форме xal и затем schal, прежде чем закрепиться в привычном для нас написании.
Righte стало right. Вспомогательные глаголы hath и doth сохранялись в этой форме вплоть до XIX века, но в итоге пере­шли в has и does. Старшие чиновники не испытывали угрызений совести или сомнений, даже бросая вызов литературному гению: чосеровскому nat они предпочитали not, выбирали but, а не bot, these, а не thise, thorough, а не thurgh. Им в Вестминстере было виднее. Нормативы письменного языка не исключали вариативности, а устная норма была зафиксирована гораздо позже, тем не менее чиновникам главной канцелярии страны удалось обуздать языковую стихию и придать ей признаки упорядоченности.
Английский язык королевской канцелярии испытывал влия­ние восточных мидлендских (помимо лондонских) диалектов отчасти, по видимому, в связи с тем, что многие люди приезжали в Лондон из центральных графств страны и некоторые из них становились секретарями. Можно утверждать, что английский язык, послуживший основой литературного языка, формировавшегося в течение XVI века, обязан не только столичным поэтам и автору «Кентерберийских рассказов», но гораздо большему числу источников. Лондон с населением 40 000 человек значительно превосходил по размерам любой другой город страны, но эти 40 000, скорее всего, испытывали заметное влияние определенной группы переселенцев. Стандарт королевской канцелярии стал нормой английской речи, и мы вновь отмечаем в развитии английского языка постоянную демократическую составляющую: первые шаги к формированию нормы состоялись благодаря совместным усилиям многих оставшихся неизвестными людей, которые проясняли и уточняли использование слов устной речи при передаче на письме.
Английский язык распространялся по стране не только в официальных документах. По знаменитым письмам семейства Пастонов из графства Норфолк (а писем этих, датируемых XV веком, сохранилось больше тысячи) видно, как родной язык становился для образованных людей второй натурой. Трудно определить, что было причиной, а что следствием — повсеместное использование по примеру, заданному высшим обществом, или же высшее общество последовало примеру широких масс. Английский стал теперь не только языком государства, но и предпочтительным письменным языком класса людей, которые, как принято полагать, являются опорой государства.
Само по себе формирование норм правописания не всегда означало его упрощение и не гарантировало следование здравому смыслу. В наши дни во многих школах на стене кабинета английского языка можно увидеть такой вот нескладный стишок:

We’ll begin with a box and the plural is boxes.
But the plural of ox should be oxen not oxes.
Then one fowl is goose, but two are called geese.
Yet the plural of mouse should never be meese.
You may find a lone mouse or a whole lot of mice.
But the plural of house is houses not hice.
If the plural of man is always called men,
Why shouldn’t the plural of pan be called pen?
The cow in a plural may be cows or kine,
But the plural of vow is vows and not vine.
And I speak of foot and you show me your feet,
But I give you a boot… would a pair be called beet?…

(Начнем со слова box, что во множественном числе будет boxes; а ox во множестве будет oxen, а не oxes; одна гусыня — goose, а много — geese, но много mouse не станут meese: можно встретить одну мышь (mouse) или их выводок (mice), но много house — это houses, а не hice; если много человек (man) — это men, то почему много pan не будет pen? Много cow — это cows или kine, но много vow — всегда vows, а не vine; и я говорю о ноге (foot), а вы показываете мне ноги (feet); а если вы получите boot, то станет ли их пара называться beet? И т. п.)

Стишок этот иллюстрирует живучесть древних форм множественного числа, историческое чередование звуков в древне­английских словах, заимствованные слова, образующие множественное число с помощью -s (vows). Короче говоря, были реформаторы, предлагавшие писать слова так, как они произносятся, и традиционалисты, настаивавшие на каком нибудь одном из устоявшихся и привычных вариантов.
Была и третья сторона. Можем условно назвать тех, кто к ней принадлежал, преобразователями (the tamperers). В своем стремлении упорядочить основы языка и, возможно, придать ему стиль и элегантность они переделывали заимствования из французского языка на латинский лад. Так, в слова debt и doubt попала буква b, а в victuals — лишняя c. Слова предположительно греческого происхождения иногда немного адаптировали, и так слова throne и theatre получили свое h; а вот в слово rhyme, с другой стороны, эта буква попала только потому, что она входила в слово rhythm. По тому же принципу в слово could просочилось l, поскольку оно уже ранее присутствовало в should и would. В XVI веке это причудливое нововведение стали использовать, чтобы отсеивать малограмотных детей и сбивать с толку иностранцев.
Некоторые англичане прониклись горячей любовью к таким неправильным формам и даже гордились ими. Вот как заканчивается упомянутый стишок:

The masculine pronouns are he, his and him
But imagine the feminine she, shis and shim!
So our English, I think you’ll all agree
Is the trickiest language you ever did see.

(Местоимения мужского рода — он, его, ему,
Но представьте себе местоимения женского рода — она, ее, ей!
Так что английский язык, согласитесь,
Самый мудреный язык на свете!)

Две последние строки провозглашают английский самым каверзным и мудреным языком, который только можно себе представить («Полагаю, вы согласитесь со мной», — заключает автор).
Преобразователи пытались по своему рационализировать развитие языка. Английский язык никогда не отличался рациональностью, и доказательством тому может служить, одновременно с контрабандой в английские слова буквы b и непроизносимых l и h, великий сдвиг гласных, в результате которого произношение все равно изменилось.
Великий сдвиг гласных можно изучать всю жизнь, и еще одна жизнь ушла бы на попытки объяснить это явление. Проводятся все новые исследования и горячо обсуждаются его причины и следствия, остающиеся одной из загадок средневековой лингвистики. Суть же в общих чертах, полагаю, такова: книгопечатание в значительной степени определило правописание до наступления великого сдвига гласных, так что наше современное правописание по большому счету отражает систему, установившуюся еще до сдвига, в то время как язык в результате сдвига сильно изменился. В итоге возникло расхождение: фиксированность правописания и «турбулентность» устной речи.
Предполагается, что процесс этот развивался в период с конца XIV по конец XVI века. Английское произношение до сдвига гласных может показаться современному слушателю иностранным: фраза I name my boat Pete звучала бы примерно как Ее nahm mee bought Peht.
Письменность рано или поздно унифицирует любой язык, а изобретение и распространение книгопечатания заметно усилило влияние письменной речи. Первый печатный станок был изобретен Гутенбергом в немецком городе Майнце в 1453 году. Англия не сразу освоила новые технологии: станок Кекстона заработал лишь в 1476 м. Книгопечатание ознаменовало начало информационной эпохи. Вследствие масштабного книжного производства контроль над распространением идей стал затруднительным, так что плоскопечатный станок можно считать освободителем.
Уильям Кекстон родился в Кенте около 1420 года. Вначале он был учеником торговца текстилем, а в 1440 е годы отправился в Брюгге, где весьма преуспел. В 1462 году он был назначен там главой английской торговой компании купцов-экспортеров Merchant Adventurers. Кекстон был не только купцом, но и человеком эрудированным, и в 1469 м он взялся за перевод французского прозаического пересказа «Илиады», который получил название The Recuyell of the Historyes of Troye. В Кёльне он ознакомился с работой печатного станка и по возвращении в Брюгге установил собственный станок, чтобы напечатать свой 700 страничный перевод «Собрания повествований о Трое» — первую печатную книгу, опубликованную на английском языке. В 1476 году он установил печатный станок близ Вестминстерского дворца и на протяжении жизни выпустил 96 наименований книг, причем некоторые из них в нескольких изданиях.
Первой книгой, опубликованной им на английском в Англии, стала в 1477 году «Изречения и высказывания философов». Кекстон издавал романы, книги, посвященные этикету и этике, философии, морали и истории. В 1481 году вышла первая иллюстрированная книга на английском — «Зерцало мира». Он опуб­ликовал два издания «Кентерберийских рассказов» и другие произведения Чосера, «Смерть Артура» Мэлори, стихи Гауэра и Лидгейта, а также собственные переводы.
Кекстона волновал вопрос единообразия, ведь книги должен был понимать любой читатель. Во вступлениях и заключениях к некоторым переводам отражены опасения, подобные тем, что излагал в конце одной из книг Чосер («Прощай, маленькая книжка…»). «Разумеется, — пишет автор, — трудно угодить всем и каждому по причине многообразия и изменений в языке. В наши дни любой известный в своей стране человек изъясняется таким образом, что мало кто поймет его».
В этом же фрагменте он приводит известный пример того, как люди из одной части страны «не могут изъясняться так, чтобы их понимали в другой». Кекстон пишет о том, что переводит древнеримского поэта Вергилия по французской версии, но не может решить, какое английское слово лучше использовать в переводе для «яиц». Он рассказывает историю о купцах, которые вдали от дома покупают продукты: один просит у торговки eggys (древнескандинавская форма, распространенная на севере и востоке), а та отвечает, что не говорит по французски, чем уязвляет купца; другой спрашивает то же, но в иной, древнеанглийской форме — eyren; эта форма, возможно, все еще в обращении на большей части юга Англии, и женщина понимает его. Кекстон выбирает вариант eggs. Множество раз мастерам печатного дела, подобно чиновникам канцелярии, приходилось играть роль судьи в вопросах нормативного английского правописания. Кекстон руководствовался замечательным правилом: «На мой взгляд, — отмечал он, — общеупотребительные повседневные слова будут поняты лучше, чем слова старые и древние».
Общеупотребительные повседневные слова, которые Кекстон использует и выбирает, — это чаще всего те, что он слышит вокруг: речь лондонцев и жителей юго-востока, хотя и более подверженная влиянию говоров центральных и восточных графств, чем изначально предполагалось. Этот смешанный диалект благодаря печатным книгам и указаниям из Королевской канцелярии постепенно вытесняет диалекты других районов страны, утверждаясь в роли общего письменного языка со всеми своими отклонениями в правописании и прочим.
Король задал тон, канцелярия подхватила, а печатный станок подчеркнул важность общего письменного языка. К концу XV века английский язык стал языком государства, способным и готовым распространять государственные сообщения во все более единообразном написании на севере и юге, на востоке и западе. Англоязычные рукописи и, позже, книги на нормативном языке оттеснили старые диалекты, которые тем не менее не исчезли из устной речи.
Английскому языку оставалось покорить еще одну твердыню. Служители Римско-католической церкви, хранительницы Царствия Небесного, ощущали угрозу, исходящую по всей Европе от народных движений, подобных организованному Уиклифом. Ответной реакцией Церкви было все большее сопротивление и борьба всеми допустимыми и недопустимыми способами, мирскими и церковными. Броней для них служила латынь, и Церковь была убеждена, что сам Господь благословил и сделал эту броню неуязвимой. Любое покушение на латинскую Библию воспринималось как посягательство на дух, сущность и предназначение Церкви.
В 1521 году в селении Литтл Садбери, что в графстве Глос­тершир, молодой человек с оксфордским образованием оставил семейство, в котором работал домашним учителем, и начал проповедовать перед зданием церкви в Сент-Остен Грин. Вскоре он напишет книгу, которой предстояло стать самой авторитетной в истории языка, английского и любого другого.