Миранда Джулай «Первый нехороший человек»
Издательство:
ЭКСМО
|
К приемной врача я подъезжала так, будто снималась в кино, которое смотрел Филлип: стекла в машине опущены до упора, волосы вразлет, лишь одна рука на руле. Остановившись на светофоре, я таинственно вперилась в даль. Кто она? – возможно, задумывались люди. – Кто эта женщина средних лет в синей хонде? Я продефилировала по подземной стоянке к лифту и нажала «12» непринужденным баловливым пальцем. Такой палец горазд на что угодно. Как только двери закрылись, я оглядела себя в зеркальном потолке и порепетировала, как поведет себя мое лицо, если в приемной окажется Филлип. Удивленно, однако не чересчур, да и Филлип будет не на потолке, а значит, шея так выворачиваться не станет. Всю дорогу по коридору я несла это лицо. Ой! Ой, привет! А вот и дверь.
Доктор Йенс Бройярд
Цветотерапия
Я распахнула ее.
Никакого Филлипа.
Оправилась я не мгновенно. Едва не развернулась и не отправилась домой – но тогда я не смогла бы ему позвонить и поблагодарить за рекомендацию. Секретарша выдала мне анкету «новый пациент» на планшете; я уселась в мягкое кресло. Поскольку строки, в которой значилось бы «кто порекомендовал», не было, я просто написала «меня послал Филлип Беттелхайм» по верху страницы.
– Не скажу, что он лучший на всем белом свете, – говорил Филлип на благотворительном вечере «Раскрытой ладони». На Филлипе был кашемировый свитер в тон бороды. – Поскольку есть один врач-цветовик в Цюрихе, который с ним запросто потягается. Но Йенс – лучший в Эл-Эй и уж точно лучший на западной стороне. Он мне ноги от грибка вылечил. – Он поднял ногу и тут же опустил ее – я не успела понюхать. – Йенс большую часть года в Амстердаме и потому очень привередлив, кого тут ему принимать. Скажите, что вас послал Фил Беттелхайм. – Он записал номер на салфетке и пустился в самбу прочь от меня.
– Меня послал Фил Беттелхайм.
– Именно! – крикнул он через плечо. Остаток вечера он провел на танцполе.
Я уставилась на секретаршу – она знала Филлипа. Он, может, только что ушел; может, он прямо сейчас на приеме у врача. Об этом я не подумала. Заправила волосы за уши и стала приглядывать за дверью в смотровой кабинет. Через минуту оттуда вышла стройная женщина с младенцем. Младенец болтал кулоном-кристаллом на веревочке. Я проверила, нет ли между нами особой связи, сильнее, чем между ним и его матерью. Нет.
У доктора Бройярда были скандинавские черты и крошечные, укоризненные очочки. Пока он читал мою анкету «новый пациент», я сидела на мясистом кожаном диване напротив японской бумажной ширмы. Вокруг не наблюдалось никаких волшебных палочек и никаких магических шаров, но я изготовилась к чему-то в этом роде. Если Филлип верит в цветотерапию, мне этого достаточно. Доктор Бройярд спустил очки.
– Ну что ж. Глобус истерикус.
Я принялась объяснять, но он меня оборвал:
– Я врач.
– Простите. – Однако говорят ли настоящие врачи «я врач»?
Он молча осмотрел мои щеки, пыряя бумажку красной ручкой. На бумажке было какое-то лицо, обобщенное, подписанное «Шерил Гликмен».
– Эти пометки?..
– Ваша розацеа.
Бумажкины глаза были большие и круглые, а вот мои, когда я улыбаюсь, исчезают полностью, и нос у меня более картошечный. Зато зазоры между моими чертами – в безупречной соразмерности друг с другом. Пока этого никто не замечал. А еще мои уши: прелестные маленькие ракушки. Волосы я убираю за них и стараюсь входить в людные помещения ухом вперед – двигаясь боком. Он изобразил окружность на бумажкином горле и закрасил ее тщательными поперечными штрихами.
– Как давно у вас глобус?
– Время от времени примерно лет тридцать. Тридцать или сорок лет.
– Вы когда-нибудь от него лечились?
– Пробовала добыть направление на операцию.
– На операцию.
– Чтобы ком вырезали.
– Вы же понимаете, что это не настоящий ком.
– Все так говорят.
– Обычное лечение – психотерапия.
– Я знаю. – Объяснять, что одинока, я не стала. Терапия – это для пар. Равно как и Рождество. Равно как и вылазки с палаткой. Равно как и пляжные вылазки. Доктор Бройярд выгрохотал ящик стола, наполненный крошечными стеклянными бутылочками, и выбрал одну, с надписью «КРАСНЫЙ». Я прищурилась на совершенно бесцветную жидкость. Она мне во многом напоминала воду.
– Это эссенция красного, – сказал он отрывисто. Он ощущал мой скептицизм. – Красный – это энергия, которая лишь в грубой форме приобретает оттенок. Примите тридцать миллилитров сейчас и далее по тридцать миллилитров каждое утро перед первым мочеиспусканием. – Я проглотила целую пипетку.
– Почему перед первым мочеиспусканием?
– Перед тем как встать и начать двигаться: движение повышает базальную температуру тела.
Я осмыслила сказанное. А что, если человеку надо проснуться и тут же заняться сексом – до мочеиспускания? Такое тоже наверняка повысит ему базальную температуру. Будь мне тридцать с небольшим, а не сорок с небольшим, как сейчас, он бы сказал «перед первым мочеиспусканием или половым актом»? В этом загвоздка с мужчинами моего возраста: я почему-то старше их. Филлипу за шестьдесят, и потому он, возможно, мыслит меня женщиной помоложе, почти девушкой. Нельзя, правда, сказать, что он меня мыслит – я всего лишь некто, работающий в «Раскрытой ладони». Но это может измениться в мгновение ока; это могло произойти уже сегодня, в этой приемной. Это все еще может произойти, если Филлипу позвонить. Доктор Бройярд протянул мне анкету.
– Оставьте это у Рути, в приемной. Я назначил повторный прием, но, если глобус у вас ухудшится раньше, вам, вероятно, следует подумать о той или иной психологической консультации.
– А кристалл такой вы мне дадите? – Я показала на связку кристаллов, висевших на окне.
– Каплю солнца? В следующий раз.
Секретарша отксерила мою страховую карточку, попутно объясняя, что хромотерапия страховкой не покрывается.
– Следующее «окно» – девятнадцатого июня. Лучше утро или вечер? – Ее седые до пояса волосы отвращали. У меня тоже седые, но я их держу опрятными.
– Не знаю – утро? – Сейчас лишь февраль. К июню мы с Филлипом, быть может, станем парой, быть может, явимся к доктору Бройярду вместе, рука об руку. – А ничего пораньше нету?
– Врач принимает здесь всего трижды в год.
Я оглядела приемную.
– А кто же будет поливать этот цветок? – Я подалась вперед и сунула палец в почву под папоротником. Она была сырая.
– Тут работает другой врач. – Она постукала по пластиковому держателю с двумя стопками визиток – доктора Бройярда и доктора Тиббетса, СКСР. Я попыталась взять по одной испачканным пальцем.
– Девять сорок пять подойдет? – спросила она, подавая мне коробку с «клинексами».
Я пронеслась по парковке, держась обеими руками за телефон. Как только двери защелкнулись и включился кондиционер, я набрала первые девять цифр Филлипова номера, затем остановилась. Я ему никогда прежде не звонила: за последние шесть лет звонил мне только он, только в «Раскрытой ладони» и исключительно как член совета директоров. Может, это не лучшая мысль. Сюзэнн сказала бы, что лучшая. Она с Карлом сделала первый ход. Сюзэнн и Карл были моими начальниками.
– Если чувствуешь связь – не робей, – однажды сказала она.
– Приведите пример неробения в таких случаях.
– Прояви пылкость.
Я переждала четыре дня – чтобы разредить вопросы – и затем попросила привести пример проявки пыла. Она долго на меня смотрела, а затем вытащила из мусорки старый конверт и нарисовала на нем грушу.
– Вот какая у тебя форма тела. Видишь? Малюсенькая сверху и не очень-то малюсенькая снизу. – Затем объяснила иллюзию, создаваемую темными цветами в одежде внизу и яркими – наверху. Когда я замечаю женщин в таком цветовом сочетании, проверяю, груши ли и они, – и они всегда груши: груша грушу не проведет.
Под рисунком она приписала номер телефона человека, который, по ее мнению, подходил мне лучше, чем Филлип, – разведенного отца-алкоголика по имени Марк Квон. Он сводил меня поужинать на Беверли, в «Мандаретт». Это не сработало, и Сюзэнн спросила меня, может, она слышит звон, да не знает, где он.
– Может, это не Марк тебе не понравился? Может, мужчины вообще?
Люди иногда так считают из-за моей стрижки: она у меня, так уж вышло, короткая. А еще я ношу туфли, в которых действительно можно ходить, – «рокпорты» или простые тенниски, а не бижутерию для ног на высоких каблуках. Но забьется ли сердце гомосексуальной женщины при виде шестидесятипятилетнего мужчины в сером свитере? Марк Квон вновь женился несколько лет назад; Сюзэнн поставила мне это на вид. Я набрала последнюю цифру Филлипова номера.
– Алло? – Судя по голосу, он спал.
– Привет, это Шерил.
– А?
– Из «Раскрытой ладони».
– А, привет-привет! Чудесный благотворительный вечер, я оторвался. Чем могу быть полезен, Шерил?
– Просто хотела сказать, что побывала у доктора Бройярда. – Долгая пауза. – Цветотерапевта, – добавила я.
– У Йенса! Отличный, правда?
Я сказала, что он феноменален.
Таков был мой замысел: употребить то же слово, каким он описал на вечере мое ожерелье. Приподнял тяжелые бусины над моей грудью и сказал: «Феноменальные. Где вы их взяли?», а я сказала: «У торговца на продуктовой ярмарке», и затем он посредством этих бус притянул меня к себе. «Ой, – сказал он, – а мне нравится, удобно». Посторонний человек – например, наш специалист по грантам Накако – подумала бы в тот миг, что это унизительно, но я-то знала, что унижение это – просто шутка: Филлип тем самым высмеивал мужчин из породы тех, кто способен на что-то подобное. Он много лет подряд это проделывал: однажды на заседании совета директоров уверил меня, что у меня блузка сзади не застегнута до конца, а затем расстегнул ее, хохоча. Я тоже рассмеялась и тут же полезла застегивать ее обратно. Шутка состояла вот в чем: Ох уж эти люди, а? На какие только пошлости не способны? Но был в этой шутке и еще один слой, поскольку подражание хамским людям было в некотором смысле освобождающим – как прикидываться ребенком или сумасшедшим человеком. Такое можно проделывать лишь с кем-то, кому по-настоящему доверяешь, с кем-то, кто знает, до чего ты на самом деле толковый и славный. После того как он отпустил мои бусы, у меня случился короткий припадок кашля, который привел к обсуждению моего глобуса и цветового врача.
