Михаил Марголис «Крепкий турок» Москва. Астрель. 2012

Крепкий турок

Партитура успеха Михаила Турецкого

 «К дирижерам критики предрасположены относиться с симпатией. Над тенорами можно потешаться без всякой опаски, в помпезных пианистов можно метать сатирические стрелы, но маэстро как вид священны, добродетели их превозносятся, грехи утаиваются. Одних авторов явно зачаровывает их шарм, других – богатство и власть».

(Из книги-бестселлера Нормана Лебрехта «Маэстро Миф»).           

 

Место Михаила Турецкого в истории музыки определится позже. Но дееспособность, настойчивость, магнетизм выпускника Гнесинки, поборовшего отечественный шоу-бизнес с классическим мужским хором имени себя, вполне оценены и сейчас. Семьей, коллегами, прессой, публикой. Повесть о нем нелегко сделать контрастной, противоречивой, переплетенной из pro и contra (ради живости сюжета). При всех своих карьерных зигзагах, иногда почти парадоксальных, Турецкий выглядит человеком последовательным, целеустремленным, рациональным, научившимся предвосхищать любые упреки в собственном конформизме, хамелеонстве, меркантильности и четко (хоть и не без пафоса порой) объяснять, откуда, что берется и взялось.

Все, значимые, не мимолетные свидетели его победоносной судьбы, «под протокол», не приватно, говорят о «Хормейстере» (так, кстати, называлась изданная небольшим тиражом автобиографическая книга Михаила, написанная в середине «нулевых») аккуратно, с уважением, доверием и признательностью. Да, и приватно рассуждают почти так же.

«Складно звонят» – заметил бы искушенный Горбатый из советского кинохита «Место встречи изменить нельзя». Однако, робости перед Михал Борисычем, стремления ему угодить тут, похоже, нет. Все звучит естественно и объяснимо. А чему удивляться? Со своей женой Лианой, самодостаточной, эффектной американской гражданкой советских кровей, Михаил живет в равновесии и гармонии второй десяток лет и растит четырех счастливых дочерей. Костяк устойчиво популярной арт-группы «Хор Турецкого» образуют солисты, верные своему лидеру уже третье десятилетие. Профессиональная подготовка этого музыканта – вне подозрений. Разве мало для достойной репутации?

Если 50-летний рубеж в жизни человека считать поводом для промежуточных итогов, Турецкий вправе получить «зачет».

Просторный особняк с камином, обслугой и личным «Феррари» во дворе, в престижном районе ближайшего Подмосковья построен, россыпь профессиональных регалий: от «Золотой короны канторов мира» до «Народного артиста России» собрана, «музыкальный холдинг» Турецкого, где помимо не снижающего оборотов «Хора» теперь растет в цене его женский эквивалент — проект «Сопрано 10», выглядит налаженным механизмом. Наберите в любой поисковой системе Интернета «Михаил Турецкий» и вам выпадут миллионы ссылок. Он медийная персона – однозначно.

В «застойную» часть 1980-х, студент Института им. Гнесиных Миша Турецкий, подрабатывавший частным извозом на подержанном «жигуленке» и ночным грузчиком в столичном универсаме, даже в самых буйных грезах, представлял собственное будущее скромнее. Да и позже, когда после первых американских гастролей с вверенным ему еврейским хором Московской хоральной синагоги решил вырваться из-под опеки «кормильца» — благотворительной организации «Джойнт» и пойти «другим путем», ибо почувствовал себя «канарейкой, переросшей свою «клетку», он вряд ли поручился бы за свои безоблачные перспективы.

«Ребята, вы-то, куда? У меня же ничего нет!» – воскликнул тогда будущий любимец широкой публики, российских президентов и мэров американских городов, обращаясь к солистам своего синагогального коллектива, которые, все как один, тоже захотели бросить гарантированную (и заманчивую, по тем временам, для академических музыкантов) работу под сенью «Джойнта» и отправиться на «вольные хлеба», вслед за упрямым, амбициозным маэстро. Никто из них впоследствии не пожалел о содеянном…

Двадцать с лишним лет минуло с того поворотного момента. Передо мной Михаил Турецкий, в преддверии трехдневного аншлагового празднования своего 50-летия в Кремлевском дворце. Он сидит в кресле, в домашнем кабинете, в позе шерифа, закинув ноги на стол, и рассказывает: «Если мне сегодня потребуются 2-3 миллиона долларов, я могу прийти в 10-15 мест, где мне одолжат такую сумму. Я знаком с очень серьезными людьми, располагаю к себе, и главное, они знают, что я – отдам».

Вечером у «Хора Турецкого» концерт в столичном «Крокус Сити Холле», а в ночь после этого выступления – вылет на десятидневные гастроли по Сибири. Звали еще, «за сумму, превышающую, ту, что заработаем в Сибири», спеть на очередном «рублевском» корпоративе. Отказались. Могут теперь себе позволить. Да, и какому истинному, состоявшемуся музыканту, захочется пожертвовать «кассовым» концертом, для зрителей, покупающих билеты именно «на него», ради дежурного, сорокаминутного сета «под закуску», на чьей-то вечеринке?

«Я так давно работаю без выходных – продолжает Михаил — что уже не завишу от финансовых нюансов. Если завтра стану получать вдвое больше денег, мой образ жизни не поменяется. И если доходы уменьшаться вдвое, это тоже будет малозаметно. Я достиг материального баланса».

«В пору нашего знакомства с Мишей для меня было важно создать для себя и своего ребенка семью – объясняет Лиана Турецкая. — Создать ее так, чтобы я гордилась человеком, с которым живу – как отцом, мужем, чтобы мне не было стыдно пред моими детьми. И Миша оказался, как раз, таким человеком. И душевным, и деловым. Мне на сегодняшний день, ни перед детьми, ни перед кем-то еще не стыдно».

 

Часть первая

 

Глава первая

Между «слоном» и пианино

Нечто нетривиальное с этим мальчиком из среднестатистической советской семьи должно было произойти хотя бы потому, что родился он 12 апреля 1962 года, аккурат в первую  годовщину полета человека в космос и всего лишь через пару месяцев после большого Парада Планет. Редкое астрономическое явление, происходящее раз в двадцать лет, в тот год получилось почти уникальным. В одну линию выстроились не шесть, как водится, а сразу семь планет солнечной системы. Добавим сюда и то, что Миша Турецкий — поздний ребенок. Он появился, когда его папе Борису было почти 50, маме Бэле почти 40,  старшему брату Александру почти 15. Хороший расклад, чтобы быть обласканным и защищенным. Даже будучи евреем в стране латентного антисемитизма и обитая в коммуналке на Лесной, близ Белорусского вокзала, с не самыми душевными соседями.  Один из них, бездетный машинист-пенсионер Василий с орденом на пижаме, кричавший «Сионистка!» Бэле Турецкой, все родные которой погибли в Белоруссии в годы Холокоста, по иронии судьбы, обязан своим вхождением в историю, именно этому, раздражавшему его, иудейскому семейству, а конкретно – путавшемуся у него под ногами, шумевшему в коридоре Мише. Запомнившегося в детстве «квасного патриота» Василия Леонтьевича Алексеева, Турецкий вспомнил потом во многих интервью и в автобиографии «Хормейстер». Как видите, не забыт истовый пролетарий и в этом повествовании.

Любопытно, что с мишиным отцом, фронтовиком Борисом Борисовичем Эпштейном, «машинист в запасе» не конфликтовал. «Папа был человеком потрясающим – говорит Турецкий. — Существует поговорка: у каждого антисемита есть один любимый еврей. Это тот самый случай.  Мой отец нравился всем людям, независимо от их национальности. Он с каждым умудрялся находить общий язык. Я его спрашивал: «Папа, а тебя притесняли на фронте? Ты же еврей. А это, даже там, ископаемое. Ты прошел от Москвы почти до Берлина и разве не испытывал определенных проблем с русскими людьми, со славянами вообще?». Он отвечал: «Нет. Потому что если мы, скажем, валили лес, я никогда не подходил к бревну с тонкого конца. И это касалось любых трудностей. Я не старался от них устраниться или выбрать легчайший путь. Как только люди это понимали, я переставал вызывать у них отторжение или настороженность».

Борис Эпштейн располагал к себе, и подобное умение передалось в дальнейшем его младшему сыну, взявшему фамилию матери, дабы возродить, ее уничтоженный в войну род Турецких. Судьба щедро сводила Михаила с доверявшими ему людьми и, по большому счету, хранила и хранит до сих пор от предательств и «подстав». Так же, как хранила в послевоенные годы Бориса Борисовича, специалиста с высшим экономическим образованием, трудившегося сменным мастером цеха на швейной фабрике. «Денег семье, конечно, не хватало. Особенно, когда потребовалось лечить моего брата Сашу, у которого в детстве обнаружились серьезные легочные проблемы – поясняет Турецкий. – Консультации у профессора Демидова стоили почти все папину зарплату. И ему приходилось заниматься  «предпринимательской» деятельностью на собственной фабрике. То есть, добывать «левый» товар. Папа надевал фронтовую кожанку, прятал под нее, обкручивая вокруг своего худого тела, некоторую фабричную продукцию, ехал к ларечнику у станции «Динамо» и этот «товар» ему сбывал. В цехе работали 38 женщин, которые, конечно, знали или догадывались об отцовских проделках. Но ни одна из них, за долгие годы, не «стуканула» на «несуна» в «компетентные органы». Хотя могли бы это сделать без всякого риска, анонимно. Позвонили в нужный момент на проходную и сказали бы: «Проверьте, там сейчас один «пассажир» в кожанке будет выходить, так у него за пазухой…». Но никто так не сделал. Это ж не реально в нашей стране! К тому же мастер цеха еще и еврей. Но такова сила отцовского обаяния».

Сложнее Борису Борисовичу приходилось с собственной супругой. «Классическая еврейская мама, помешанная на двух своих сыновьях», уделяла внимание мужу «по остаточному принципу». Иногда, сидя в комнате или на кухне, наблюдая за ее домашними хлопотами, адресованными преимущественно Саше и Мише, глава семьи сигнализировал: «Бэла, смотри, я тоже тут есть». «Подожди, подожди…» — снисходительно отмахивалась она. И опять погружалась в материнское беспокойство. «Мама была фанатом моего старшего брата, а потом и моим фанатом – улыбается Турецкий. – По-моему, она никогда не называла папу хотя бы Боречкой или Боренькой. Обращение «Борис, ну, Борис!» — ее максимальная нежность. Но эти люди прожили 66 лет вместе при полном взаимопонимании. Более того, отец никогда не повышал на маму голос, а вот она могла на него «наехать», если он, что-то там не так, на ее взгляд, сделал, или как-то недодал любви и внимания детям».

«Родители, в моем детстве, были заняты выживанием – продолжает Михаил. — Им некогда было меня баловать. Отец все время работал. Мама тоже. И нянечкой в детском саду, и накатчицей на той же фабрике, где и папа. Это не та ситуация, какая сегодня у моих детей, у которых есть бабушки, дедушки, прабабушки. У меня их не было. Только пожилые родители и старший брат. Но, впрочем, без их внимания я не оставался. Отец регулярно брал меня с собой на каток, на лыжные прогулки. Иногда, по выходным, утром, я прибегал к нему в кровать и он мне пел популярные советские песни…».

Миша, если получалось, папе подпевал, запоминая мелодичные темы с непонятными ребенку, но идеологически правильными, словами. Другими «университетами» Турецкого являлись телевизор и радио. Оттуда доносилась такая же музыка. Иногда в доме собиралась компания старшего брата, поступившего в МАИ. Там играли на гитарах и, наверняка, пели что-то более современное и неформальное. Но Турецкого-младшего туда, естественно, не брали. «В 1960-х я был просто активным, хулиганистым ребенком и находился в некоем культурном вакууме» – подчеркивает Михаил.

Представлявшие, как выражались в те годы, «трудовую интеллигенцию» родители Турецкого, в соответствии со своим пониманием прекрасного и, почитая национальные традиции (какой положительный еврейский юноша не обучался музыке!), в шестилетнем возрасте доверили Мишу преподавателю игры на фортепиано. И даже раздобыли ему на дом необходимый инструмент немецкого производства (в некотором смысле символ благополучия в советских семьях). Пианино подарил старший брат отца, после смерти своей жены, известной оперной певицы Ирэн Большаковой. Подвижный Миша, мягко говоря, не пылал желанием разучивать гаммы, и скорее порадовался бы определению его в какую-нибудь спортивную секцию. Однако, мама Бэла интуитивно чувствовала, что нашла своему дитя верное занятие, по крайней мере, на детско-юношеский период. А там уж, как пойдет.

Поначалу пошло столь неубедительно, что преподавательница (кристальная душа!), рискуя потерять весомый десятирублевый заработок за каждый урок, посоветовала Бэле Семеновне, после нескольких занятий с Мишей, все-таки, попробовать отдать его в спорт. Но Бэла Семеновна, как, впрочем, и Борис Борисович, верили в еще не раскрывшуюся, но очевидную для них (в отличие от профессиональной пианистки) музыкальную одаренность сына и настаивали на его «развитии в этом направлении».

За частными инструментальными уроками, пришел черед азов вокала. Первоклассника Мишу в течение полугода папа водил на занятия в капеллу мальчиков. Тамошний педагог мишин талант, как раз-таки, разглядел, но смутил своего нового ученика тем, что принял его отца за дедушку. «Во мне поселился детский страх – признается Турецкий — оттого, что у меня старые родители. Я могу их вскоре потерять и останусь один». Пожалуй, то было последнее серьезное проявление душевной растерянности Михаила. Взрослея, он, судя по его поступкам, становился все увереннее в себе. А тому детскому страху, слава Богу, не довелось развиться. Родители Турецкого прожили долгую, активную жизнь. Борис Эпштейн, так и вовсе, даже в 94 года рассекал на коньках со своими, отнюдь, не молодыми уже сыновьями, на модном катке в московском торговом мегакомплексе «Европейский». И каждый свидетель этого катания, включая инструкторов на льду, в духе Остапа Бендера интересовался: «Вы знаете, кто этот могучий старик?».

Его «младшенький», Миша, тоже, с юных лет, проявлял себя не тюфяком и «ботаном». Хотя, стереотипно рассуждая, домашний еврейский ребенок, занимающийся на фортепиано и поющий в капелле мальчиков, должен быть слегка рафинированным и даже пугливым, сторонящимся своих дворовых сверстников. Турецкий же, напротив, «чувствовал себя в детстве достаточно раскрепощенным». Мишу тянуло за порог. Учащийся «простой общеобразовательной московской школы №142» быстро делал домашние задания и устремлялся во двор, где у него был «целый круг друзей» и прозвище Турок.

Начинающий академический музыкант «во втором-третьем классе очень любил с семиклассниками и восьмиклассниками играть в «слона». Сия забава предполагает наличие у ее участников приличной физической силы и выносливости. Тем, кто позабыл, или провел свои младые годы в иных увеселениях, даю справку. Соперничают две команды. Игроки той, которой выпало быть «слоном» встают друг за другом, согнувшись и обхватив впередистоящего за пояс. Получается такой красивый «слон», с множеством ног и гладкой поверхностью из спин игроков. Представители второй команды начинают по очереди, с разбега, сзади на «слона» запрыгивать, и стараются на нем удержаться. «Слон» же, когда все на него уселись, пытается пройти с «наездниками» несколько метров до прочерченной впереди линии.

«Не будучи толстым, массивным, я, тем не менее, вставал в команду с ребятами на четыре-пять лет постарше – рассказывает Михаил. – Оппоненты, пытавшиеся нас завалить, прыгали в основном на меня, как самого маленького и, вероятно, слабого. В какой-то из  игр я услышал комплимент, ставший вершинным в моем детстве. Один семиклассник посоветовал другому: «На Турка не надо садиться. Он мужик крепкий». Наблюдательный малый, в двух предложениях, фактически вывел тогда будущую формулу успеха маэстро Турецкого.