Николай Норд «Серый кот по имени Степан»

1 декабря

 

Сегодня Степан перестал есть. Сначала утром он отказался от привычного завтрака, не подошел к кормушкам в обед, не притронулся к еде и вечером.

Степан — наш кот. Не кот — котяра, красавец величиной едва ли не с рысь. Размером от носа до кончика хвоста почти метр. Ей-богу, без балды! И было, черт возьми, было чем еще восхищаться. Дымчатый окрас несказанной красоты, шикарный и изысканный. Один только хвост поражал воображение — черно-бурая лиса не перенесла бы такого зрелища, занедужив от зависти. А посадка головы, а тигровые глаза, а неповторимая грация, а переливающаяся серебряной волной шерсть…

И говорю я все это не потому, что хозяин этого великолепного кошака и, как всякий хозяин, субъективно преувеличиваю достоинства своего питомца. Вовсе нет. Им восхищались все, кто видел хоть раз. В пору расцвета «боевой» вес Степана составлял одиннадцать с лишним кило, причем в его теле не было ни жиринки, сплошные мускулы. Он был широколап, густошерст, с рысьими брылами на морде, грациозен, величественен и внешне независим. В девяностые годы, с тех пор как Степан появился у нас, в Россию из Америки еще не завезли всяких там мейн-кунов, отдельные представители которых могли бы соперничать со Степой габаритами и весом, и поэтому он мог по праву считаться великаном и королем кошачьего племени всего нашего города.

Сейчас он довольно стар, в феврале должно исполниться тринадцать лет. По человеческим меркам лет этак шестьдесят, а то и поболе. Наверное, и весит он сейчас не больше девяти килограммов, поскольку с конца лета у него постепенно стал пропадать аппетит.

Я назвался хозяином кота, но это неправильно. Только в России так принято. Например, в Америке для животных существует иное определение — pet, домашний питомец, в значении домашний любимец. Для меня же Степан был не просто любимцем, но и сыном. Пусть приемным, но сыном. Маленьким серым сынком.

Он появился у нас дома, когда ему не было еще и месяца, я сразу подумал — зря, ибо кончилась наша с женой спокойная жизнь. Шерсти теперь не оберешься, кормежкой надо животину обеспечивать, уходом там всяким, шторы порванные чинить, да мало ли какие иные заботы-хлопоты нагрянут. Но сердце мое растаяло сразу же после первого прикосновения к котенку, позволившему благосклонно себя погладить. Как только я сделал это, мое недовольство словно рукой сняло, а по телу разлилось блаженство от давно ожидаемой и сейчас наконец-то удовлетворенной радости. Огонек нежности к малышу в моей душе уже не мог погаснуть даже после того, как я в порыве нежности тут же взял Степу на руки. Он недовольно зашипел и укусил меня за палец, оставив на нем красный кровавый крап. Такое насилие над собой — это уж слишком даже в столь нежном возрасте! Так пролилась наша первая кровь.

Степу нам с Лорой подарил наш сын Женя. Подарил вместо себя. За полгода до этого он женился и ушел в самостоятельную жизнь. И вот теперь у нас появился другой сынок, пушистый и крохотный беспомощный комочек, пикающее, напуганное отрывом от материнской титьки обворожительное созданьице, с глазками наивной голубизны и коротким, толстым в основании хвостиком-морковкой. Носик мокрый и розовый, ушки непомерно большие и лохматые изнутри, с легкими кисточками, а лапки уже тогда мощные и широкие, особенно передние. Задние же в штанишках галифе. Полосатенький, как тигренок, правда, это едва бросалось в глаза, просто шерстка чередовалась на шкурке некой зеброй отливами все того же голубого окраса, более темными и более светлыми, с возрастом они сошли на нет.

Именно в тот день, когда сын принес нам такое чудо, мы усыновили этого парня.

По мере нашей дальнейшей совместной жизни, Степа стал иногда позволять нам с Лорой брать его на руки, хотя был и не очень доволен, для всех остальных подобные фамильярности заканчивались серьезными ранами от когтей и зубов. Да что там брать на руки, он гладить себя не позволял остальным без риска оказаться исцарапанным и искусанным. Характер, ничего не поделаешь!

По сути, Степан обыкновенный дворняга, хотя и благородных кровей. Его мать, питомица моего сына, Рита, — чистопородная сибирская кошка с соответствующими документами. Папашка же, Густав, к которому Риту привозили на вязку, — чистейший перс и, кроме подтверждающих бумаг, с какими-то дипломами и медальками с различных кошачьих выставок.

Кстати, на эту вязку Риту я возил вместе с Мариной, женой сына, поскольку в то время у Жени еще не было машины. Я поразился, когда увидел в квартире заводчицы не менее десятка разномастных кошек, привезенных Густаву в наложницы. Очевидно, их было гораздо больше того, что предстало моему взору с позиции порога, поскольку проходить в квартиру мне не очень-то и хотелось, существовал риск наступить в мокрое или более живописно оформленное кошачьими какашками место. Да и от удушающей вони, стоявшей в квартире и сбивавшей вошедшего с ног, словно крепкий удар кулаком в нос, хотелось побыстрее смотаться.

Тем временем Густав, совершенно безбоязненно подошедший к нам, глазами, горящими пылкой страстью, уставился на Риту и зазывно, с подвываниями, замяукал, совершенно забыв об остальных многочисленных подружках. Марина опустила Риту на пол, та не попросилась назад, к хозяйке на руки, вместо этого куда-то стеснительно затрусила в сопровождении влюбленного Густава. Уже на следующий день позвонила хозяйка, сказав, что у Густава и Риты как-то быстро получилось, по ее словам, завести Петрушек, поэтому можно забирать кошку назад.

Одним из таких Петрушек потом оказался Степа — самый первый котенок, появившийся на свет из первого помета Риты, которая тогда сама еще была молодой кошкой, по-моему, в это время ей не было еще и полутора лет. День рождения Степы пришелся на примечательную дату 23 февраля, потому-то я так хорошо все запомнил. Явно такая дата для маленького кошачьего принца оказалась не случайной, Степан обладал боевым характером настоящего бесстрашного солдата.

Следует отметить, что Рита была рослой, длинноногой, крупной и своенравной кошкой, тоже с рысьими брылами на узкой морде, впрочем, как и все представители этой замечательной породы. Густав же, истинный перс, был крупноголов, лобаст, коротколап, массивен и, со слов заводчицы, со спокойным характером. Интересно, что оба они были голубой масти. Ее унаследовал и Степан, только клок белой шерстки на животе, отцовское наследство, отличал его от четырех родившихся у Риты котят, двух мальчиков и двух девочек. Причем Степан из этой четверки был самым крупным и самым боевым. Еще будучи слепым, пробираясь к соскам матери, он расталкивал братьев и сестричек и занимал самую удобную позицию.

Когда его принесли к нам, его глупенькие голубые глазки уже открылись, и он довольно крепко держался на ногах. Некоторое время он жался по углам, кричал слабым голоском призывно и тоскливо, словно брошенный на утопление, и тыкался мокрым носиком по углам комнат в поисках матери и брата с сестрами. Однако не прошло и часа, как малыш успокоился и стал деловито обходить квартиру, знакомясь с новым жильем. Моя жена Лора в первую очередь дала ему поесть. На выбор предложила четыре блюда в разных тарелочках. Сваренный вкрутую и раскрошенный желток, кусочек вареного цыпленка, порезанный на мелкие кусочки, ложку сметаны и немного молока. Степан обнюхал все яства, отказался от яйца и молока, однако подъел курочку и вылакал почти всю сметану. Впервые обошелся без материнского молока.

К слову, наш сын сказал, что Степа уже умеет самостоятельно ходить в туалет. И это произошло без их с его Мариной вмешательства. Пользоваться лотком его, как и остальных котят, научила мать сразу же, как только он сделал первые шаги. Он запомнил это на всю жизнь. Вообще надо отметить, сибирские кошки от природы очень чистоплотны, это одно из самых важных достоинств для их домашнего содержания. Дело в том, что в суровых условиях сибирской тайги, где предки сибиряков были самыми мелкими хищниками, от их чистоплотности зависела жизнь, ибо собственный запах привлекал к ним более мощных охотников — волков, рысей и росомах.

В первый же день нашей со Степаном совместной жизни, за неимением специальной посудины, я приспособил для кошачьего нужника большую пластмассовую ванночку для проявления фотографий. И после того как Степан впервые у нас поел, жена стала за ним наблюдать и, заметив некоторую суету, сразу же отнесла его в приготовленную ванночку, помещенную в туалете, где он благополучно и опростался. Отныне он знал место и дорогу, повторного обучения уже не потребовалось.

Со временем я купил для него еще один, уже фирменный специальный лоток, который поставил в зале за телевизором, ибо, бывало, ему случалось справить сразу не только малую потребность, но и ту, что больше, а ванночка в туалете была не почищена по нашему недогляду.

Так вот в нашу жизнь вошел Степа, дворняга голубых кровей. Как вы думаете, какой родится ребенок у вождя индейского племени Сиу и испанской маркизы? Какой он будет иметь титул? Я не знаю. Тем не менее, по логике вещей, кровь у него благородная! Вот и Степанчик наш масти, то бишь дворянства, не имел, но по крови оказался титулованной личностью. Да-да, именно личностью! Животные тоже бывают личностями, не хуже людей, и ты, дорогой читатель, еще об этом узнаешь.

 

 

2 декабря

 

Тем утром Степан не будил меня, как обычно это делал, если за ночь съедал приготовленную для его ночной трапезы закуску и к утру оказывался голоден. Когда я пришел на кухню, вчерашняя кормежка оказалась нетронутой. Но все равно я заменил ее, поменял и воду в чеплашке. К утру вода в ней обычно заканчивалась, на сей же раз чашка была опустошена лишь наполовину.

Тут же появился Степан, но не ворвался стремглав, как обычно, словно его обед сейчас сожрет кто-то другой, а пришел тихой сапой, не поднимая головы, попил воду, к свежей еде интереса не проявил и даже не стал ее обнюхивать. И это несмотря на довольно разнообразный ассортимент яств: три вида подушечек «Мискас», рыбные, мясные и из птицы, нарезанное стружкой свежайшее мясо, филе минтая и рыбный паштет для котят, тот же «Мискас». Я пытался его ласково уговаривать, гладил по лобастой головке, подвигал к серой мордашке то одно, то другое блюдо, пробовал даже мазать ему губы паштетом в надежде, что раскушает, — все бесполезно. Как только я оставил его в покое, он отправился в мой кабинет и улегся в стоящее там индонезийское кресло, сработанное из натуральных экологически чистых материалов.

Удобное кресло с набивкой из морской травы. Лора купила его лет пять назад лично для меня, чтобы я мог иногда отдохнуть и расслабиться, оторвавшись от компьютера или иных дел. Но оно очень понравилось Степану и в дневное время стало его любимым местом отдыха, я оттуда его никогда не сгонял, дабы не нанести кровную обиду. Если в комнату приходила моя жена и хотела посидеть со мной, она занимала всего краешек кресла, чтобы также не тревожить любимца. Впрочем и такое ее присутствие не устраивало, он хотел единолично владеть креслом, очевидно полагая, что оно вроде как его персональная нора, куда другим нет доступа. В таких случаях Степан поднимался и демонстративно выходил из комнаты, несмотря на то что Лора вскакивала и пыталась водворить его на место. Бесполезно! Обида нанесена, необходимо время, час-другой, а то и все полдня, либо очень хорошее, немедленно, угощение, чтобы забыть эту обиду.

Вот и сейчас Степа занял свое любимое место.

С некоторых пор, точнее месяца три-четыре назад, то есть еще с лета, Степан уже не запрыгивал в него так лихо, как бывало, а, встав на задние лапы, вытягивался во весь свой чуть ли не метровый рост, клал передние лапы на сиденье и, опираясь на них, впрыгивал в кресло.

— Степанчик, драненький мой, сраненеький котик мой, ну что ты, заболел, что ли, мальчик? — присев около кресла обратился я к нему.

«Драным» и «сраным», как и «сукиным сыном», впрочем, весьма ласково я звал его в шутку, как бы в противовес его природной красоте. Но кот, не очень хорошо разбираясь в тонкостях русского языка, реагировал больше на интонацию и отзывался на мои «оскорбления» вытягиванием мордашки вперед, чтобы я почесал его под подбородком. Таким образом оказывал мне своеобразную честь приласкать его и одновременно самому получить глубокое удовлетворение от процедуры.

На сей раз Степан не ответил — не повернул голову, не скосил глаза, не повел ухом, даже не шевельнул хвостом. Обычно всегда откликался на зов, даже если крепко спал. Поворачивал ухо, а если и нет, все равно обязательно пошевеливал кончиком хвоста, как бы говоря: я все слышу, все знаю, но сейчас сплю, это для меня важно, посему не мешай мне, папка, не путайся под ногами.

И тут я понял, что мой котик стал старым и собрался помирать. На глаза навернулись слезы.

За свою долгую жизнь Степан, если не считать одной случайной травмы, практически никогда не болел. Во всяком случае, так, чтобы из-за этого отказаться от еды совсем. Случались, конечно, легкие недомогания, особо не заметные постороннему глазу. Лишь однажды он приболел довольно серьезно, потерял аппетит, передвигался, прижавшись к земле и приволакивая ноги. Но и в этом случае он пусть немного, но кушал, и не единожды за день. Произошло это лет семь назад. Тогда мы с женой серьезно перепугались, решив почему-то, что у кота проблемы с почками. Причина оказалась много банальнее — обыкновенный остеохондроз. Повод к заболеванию оказался также довольно прозаичен — зима, топили в тот год жарко, вот Степан и приноровился охлаждать себя у щели между дверью балкона и полом, откуда задувало с улицы. Правда, потом, излечившись, он, как всякая умная животина, усвоил этот урок и больше так никогда не поступал.

И вот теперь он не ел уже вторые сутки и стал безучастен ко всему на свете, и я подумал, что Степа стал старым и скоро мы с ним расстанемся навсегда, время пошло, счет уже отмеривался на дни.

И тут я вспомнил, как позавчера, когда я после обеда прилег поспать, он запрыгнул ко мне и, подойдя к лицу, устроился на моей руке, дыша мне прямо в нос и заглядывая в глаза. Это была одна из форм просьбы дать ему поесть. Вставать мне не хотелось, тем паче у него было полно всякого закуся. Поэтому я вежливо и неспешно отстранил его, приговаривая: «Давай спать, Степа, спать, потом поедим». Однако Степан вернулся и снова уставился на меня любящими глазами, щекоча мне лицо усиками. Я опять отстранил его. И вновь он вернулся. Я терпеливо отодвинул упрямого кота уже в третий раз. Тогда Степа как-то обреченно замер на месте и, повернув ко мне голову, долго смотрел укоризненным, с неизбывной тоской взглядом. Затем вздохнул тяжко, совсем по-человечески, отвернулся и с какой-то обреченностью поплелся в сторону. Именно поплелся, не просто отошел на пару кошачьих шагов. Улегся у меня в ногах, положив голову на лапы, теперь уже не глядя на меня вовсе.

Сейчас я проклинал себя за тот поступок, возможно, Степанчик последний раз обращался ко мне с подобной просьбой, а я отказал. Или он уже тогда принял решение умереть и приходил полюбоваться на меня, пока надвигающаяся смерть не затуманила глаза, или даже прощался навеки. Ах, Степа-Степа, мой малыш, сукин ты сын! Какого черта ты рвешь этими воспоминаниями мое сердце? Мне и так больно, мой мальчик, очень больно…

И еще я вспомнил, как когда-то давно моя мама, вдруг ни с того ни с сего повадилась каждое утро приходить и садиться за стол напротив меня в то время, когда я в одиночестве завтракал перед уходом на работу. Получалось так потому, что мы с Лорой начинали работать в разное время — она в институте с девяти утра, я на заводе — с семи. Соответственно по утрам мы с ней не пересекались — когда она поднималась, я уже уходил из дома, вот и завтракал один. Так по утрам стала приходить мама. В то время она уже давно вышла на пенсию и пребывала дома. И она, подперев руку, сидела за столом просто так, даже не налив себе чая, молча смотрела на меня, пока я управлялся с едой.

Мне от ее пристального взгляда становилось неуютно, и как-то через пару-тройку дней после таких совместных посиделок я сказал ей:

— Иди, мам, отдыхай, я тут сам как-нибудь справлюсь, — и отвел взгляд, чувствуя, что сделал что-то не так.

— Да, я, пожалуй, пойду. Извини, сынок, — ласково отозвалась она.

У нее был тогда точно такой же взгляд, как позавчера у Степы. Больше она не приходила по утрам к столу.

Через неделю после этого мамы не стало.