Николя Барро «Улыбка женщины»

От счастья до несчастья один шаг. Можно сказать иначе: счастье порой выбирает замысловатые, окольные пути. Если бы Клод не оставил меня в тот пасмурный ноябрьский понедельник, я, вероятно, встретилась бы с Бернадетт, а не слонялась по Парижу, как самый одинокий человек в мире. Я не стояла бы в надвигающихся сумерках на мосту Луи Филиппа и не глядела бы на воду, преисполненная жалости к самой себе. И не убежала бы от того обеспокоенного молодого полицейского в маленький книжный магазин на острове СенЛуи. И не нашла бы ту книгу, которая превратила мою жизнь в захватывающее приключение. Но обо всем по порядку.

 

 

Было очень любезно со стороны Клода оставить меня именно в воскресенье, потому что понедельник в ресторане выходной. В этот день я всегда делала себе что-нибудь приятное. Например, шла на выставку или часами бродила по «Бон марше» — моему любимому магазину. Или встречалась со своей лучшей подругой.

 

С Бернадетт мы познакомились восемь лет назад в поезде, когда ее маленькая дочь Мари, размахивая чашкой, налетела на меня и облила мое кремовое трикотажное платье какао. Пятна так и не сошли, но за время короткого путешествия из Авиньона в Париж и нашей в общем безуспешной попытки уничтожить пятна с помощью бумажных платочков в туалете мы очень сблизились.

 

Бернадетт была совсем не такая, как я. Очень стильная и всегда в хорошем настроении, она казалась не подверженной никаким влияниям извне. Проявляя завидное самообладание, она воспринимала вещи такими, каковы они есть, и пыталась извлечь из них максимальную пользу. Она сразу же наводила порядок в том, что виделось мне невероятно запутанным, и все расставляла по своим местам.

 

— Милая моя Орели, — говорила она, весело глядя на меня своими темно-синими глазами.

— Чем ты себе голову забиваешь? Все ведь так просто…

Бернадетт жила на острове Сен-Луи и работала учительницей в начальной школе. Однако она с успехом могла бы быть психологом.Глядя в ее чистое, красивое лицо, я часто думала о том, что Бернадетт — одна из немногих женщин, которым действительно идет скромный узел на затылке. А когда она распускала свои светлые, до плеч, волосы, на нее оглядывались мужчины.

 

Бернадетт громко и заразительно смеялась и всегда говорила то, что думает.

 

Именно поэтому я и не хотела встречаться с ней в то утро. Клод не нравился ей с самого начала.

 

— Урод, — объявила она мне после того, как я познакомила их за бокалом вина. — Знаю я этих типов. Эгоцентрик и никогда не смотрит в глаза.

— Мне смотрит, — с улыбкой возразила я.

— Этот не принесет тебе счастья, — настаивала она.

Тогда замечание Бернадетт показалось мне чересчур скоропалительным, однако сейчас, наливая кипящую воду в чашку с растворимым кофе, я не могла не признать, что она была права.

 

Я послала ей эсэмэску, отменив нашу встречу в невнятных выражениях. Допила кофе, надела пальто, шарф и перчатки и вышла в холодное парижское утро.

 

Иногда мы выходим в город, чтобы куда-нибудь прийти. А иногда — просто чтобы бродить,

пока не рассеется туман, не улягутся сомнения или мысль не додумается до конца.

 

В то утро я не преследовала никакой цели. Голова казалась до странности пустой, а сердце таким тяжелым, что время от времени я не осознанно прижимала ладонь к грубой ткани пальто. На улицах было еще малолюдно, и я слышала одинокий стук своих каблуков по мостовой, пока не оказалась возле каменной арки, соединяющей улицу Ансьен-Комеди с бульваром Сен-Жермен. Как я радовалась четыре года назад, когда удалось найти квартиру в этом районе! Мне нравился маленький, оживленный квартал, протянувшийся от широкого бульвара, с его косыми улочками и переулками, овощными, устричными и цветочными ларьками, кафе и лавочками, до берега Сены. Я жила на четвертом этаже старого дома с видавшей виды каменной лестницей. Из моего окна был виден знаменитый «Прокоп», ресторан, которому не одна сотня лет и в котором, по-видимому, расположена старейшая в Париже кофейня. Туда захаживали знаменитые писатели и философы: Вольтер, Руссо, Бальзак, Гюго, Франс. Великие люди, чье незримое присутствие чувствуют и нынешние посетители, уютно расположившиеся в красных кожаных креслах под огромными люстрами.

 

— Тебе повезло, — заметила Бернадетт, когда я показала ей свое новое жилище.

В тот вечер мы устроили себе настоящий праздник в «Прокопе» и ели действительно замечательную курицу в винном соусе.

 

— Только подумать, кто здесь сидел… И ты живешь всего в двух шагах. Здорово!

 

Бернадетт восхищенно озиралась по сторонам, а я, поддев на вилку пропитанный вином кусочек мяса, смотрела на него и думала: «Какая я все-таки мещанка!»

 

Здесь появилось первое в Париже мороженое, и этот факт, честно говоря, больше поражал мое воображение, чем какие-то бородатые мужчины, излагавшие на бумаге свои умные мысли. Но моя подруга, вероятно, меня не понимала.

 

 

В квартире Бернадетт было полно книг. Они стояли на занимавших всю стену полках высотой не менее метра. Они лежали на обеденном и письменном столах, на журнальном столике, на прикроватной тумбочке. Даже в ванной я, к своему удивлению, обнаружила несколько книг на маленьком столике возле унитаза.

 

— Не могу представить себе жизнь без книг, — призналась мне как-то Бернадетт.

 

И я кивнула, слегка пристыженная.

 

В принципе я тоже интересовалась литературой. Но не только. И если у меня был выбор, я всегда предпочитала прогуляться на свежем воздухе или испечь абрикосовый пирог. распространяющиеся по квартире ароматы муки, масла, ванили и сливок будили мое воображение и навевали мечты. А может, все дело в декоративной металлической тарелке, украшенной изображениями двух роз и поварешки, которая до сих пор висит на кухне в моем ресторане? Помню, еще в начальной школе, складывая из отдельных букв осмысленные слова и выражения, я стояла перед этой тарелкой и разбирала выгравированную на ней надпись: «Строго говоря, только один вид литературы умножил на земле человеческое счастье. Это поваренные книги».

 

Мысль принадлежала некоему Йозефу Конраду, и долгое время я нисколько не сомневалась

в том, что за этим именем скрывается великий немецкий повар. Каково же было мое удивление, когда много лет спустя мне в руки попал его роман «Сердце тьмы». Я купила его,

отдавая дань детским воспоминаниям, однако так и не прочла. Название, во всяком случае, вполне соответствовало моему мрачному настроению в тот день. «Может, пришло наконец время открыть эту книгу?» — с горечью спросила себя я.

 

Но когда мне плохо, я не читаю. Я занимаюсь цветами.

 

По крайней мере, так я думала в тот момент, не подозревая, что той же ночью буду как сумасшедшая листать страницы романа, который, если можно так выразиться, свалился на меня как снег на голову. По сей день не верю, что это была случайность.

 

Я кивнула Филиппу, официанту из «Прокопа», который приветливо помахал мне рукой через стекло, равнодушно прошла мимо мерцающих витрин небольшой ювелирной лавки «Арем» и свернула на бульвар Сен-Жермен.

 

Начался дождь, и от проезжавших мимо машин во все стороны летели брызги. Закутавшись поплотнее в шарф, я упорно продолжала идти вперед.

 

Почему самые кошмарные и печальные события всегда происходят именно в ноябре? В моем понимании это самый неподходящий для тоски месяц, время, когда выбор цветов, которые можно сажать, так ограничен.

 

Я пнула ногой пустую банку из-под колы, которая загремела по мостовой и наконец улеглась в сточной канаве.

 

«Плывет кругленький камешек, мгновение тому назад плыл…» Все как в той невероятно трогательной песне «La Chansonde Toute Seule» Анн Сильвестр про речную гальку, которая только что перекатывалась под волнами и вот уже покоится на дне Сены.

 

Все меня покинули. Папа умер, Клод исчез. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой одинокой.