Олег Ермаков «Арифметика войны». Москва. АСТ. 2012

Читать анонс книги Олега Ермакова «Арифметика войны»

Внезапно принесли шифрограмму. Эдуард Петрович читал ее над шахматами. Прочитав, поднял водянистые глаза на сероглазого старшего лейтенанта. И медленно сказал, что возле Рабата в кяризах трупы, гильзы от АК-74 и следы гусениц…

Мартыненко сразу понял: Олехнович.

Впервые Мартыненко бездельничал в то время, когда рота была на боевых, сидел в теплой комнате в чистой тельняшке, в выглаженном хэбэ перед шахматной доской. Ну да, только что прибыл из госпиталя, валялся три месяца, угодил туда прямиком из кяриза. История нелепая.

На очередном выходе нужно было проверить кяриз, добровольцев не находилось – совать голову в глотку дэва. Мартыненко это разозлило, и он полез сам, хотя командир не должен этого делать. Ну, опять же, уставы – хороши на бумаге, на сыром зимнем ветру в степи близ кишлака без единого деревца (просто голые они не были заметны в тумане) бумажные предписания рвутся и расползаются в клочья. У Мартыненко был автомат, фонарик, гранаты на поясе, индпакет на рукаве. Следом полез солдат, татарин Сагаутдинов, по кличке Гриня. Их опускали на тросе в сырую мглу. Внизу с тихим хлюпом бежала подземная речка. Гриня попросился вперед. В голосе его не слышалось ни капли сомнения или надежды на то, что командир не пропустит, сам пойдет. Мартыненко это понравилось, Гриню он не пропустил, велел идти сзади. Включил фонарик. Некоторое время удавалось идти посуху, но вот берег скрылся в темной воде. Мартыненко послал вперед луч, собираясь поворачивать, — как вдруг заметил вдалеке на противоположном берегу ящик. Привязав фонарик к стволу АК, вошел в воду. Она и летом-то была холодной, что говорить о зимней подземной реке. Добрался до дальнего уступа, осветил ящик, взялся за крышку и, легко подняв ее, откинул тряпку. В ящике были уложены винтовки, «Буры», или «Ли-Энфильды», бурами их прозвали из-за того, что их использовали еще в англо-бурскую войну, по крайней мере, первые модификации. Посветил Грине, подзывая его. Нагрузил несколькими винтовками и приказал тащить назад. Дожидаясь, пока Гриня вернется, вдруг уловил запах табака или чего-то другого… чая, что ли? Мартыненко не курил, чутье отменное. Точно: откуда-то тянуло травянистым запахом. Решил пройти дальше. Здесь река делала крутой поворот. Шел по колено в воде. Заглянул за выступ, послав вперед луч фонарика – и сразу увидел большую пещеру, в которой с комфортом устроились несколько человек в чалмах, одни сидели, другие полулежали, держа в руках пиалы, наверное, из термосов: это была моментальная фотография, зрачки твои запечатлели ее на всю жизнь. В следующий миг афганцы закричали, Мартыненко тоже заорал, и фотография вскипела огненными рубцами и красными дырами, бил, пока не выпустил весь рожок, вставил тут же другой, но пулю заклинило. Оглохший побежал назад. «Что делать?!» — закричал Гриня, бредущий со второй гроздью винтовок по речке. Толкнул его, давай, мол, к выходу. Первым на тросе вытащили Гриню, Мартыненко в это время держал под прицелом галерею, взяв автомат у сержанта, но никто не появлялся из хлюпающей тьмы. Привязал к тросу последние винтовки, крикнул, чтоб поднимали. Трофеи поплыли вверх – и вдруг его ткнули лицом в каменную тьму, и сразу стало тихо.

Подземная тишина тысячелетий снизошла на него. Сколько она продолжалась, неизвестно. Могла бы продолжаться бесконечно. Но он открыл глаза и сообразил, что находится там же, в каменной утробе афганской земли. Лицо заливала кровь, голова гудела. Значит, кто-то дотянулся до него из пещеры, подумал он и выпустил очередь по галерее, пули завизжали, отскакивая от каменных стен, разбрызгивая воду. Сверху кричали что-то. Он задрал окровавленное лицо. Надо было отсюда выбираться. Взялся за трос и неожиданно наткнулся на «Ли-Энфильд» с тяжеленным прикладом, недоумевая, откуда он здесь взялся… И понял, что винтовка выскользнула из связки и ударила по голове. Повесив ее на плечо, начал выбираться. Рукавицы давно были утеряны, и трос ранил ладони. В голове мутилось, подкатывала тошнота, кровь текла за шиворот, напитывая воротничок хэбэ, тельняшку. Он был примерно на середине, когда внизу что-то глухо загудело, что-то несущееся по галерее – и вырвалось ввысь, хлестнув по ушам. Взвыл от боли. Но сумел сообразить, что это было, и снова закричал: «Не бросать гранаты!!» Последние метры подтягивался безумно долго. Слышал сквозь гул в ушах, как начальник разведки подбадривает: «Ну, ты же все можешь. Давай, парень». «Не бросайте гранаты», — снова попросил. Протянулись руки, наконец ухватились за бушлат, поволокли вверх. Увидел заснеженную степь, стены вдалеке, технику, лица солдат и отключился и не приходил в себя, пока не привезли в полк, а оттуда сразу в Кабул на вертолете.

В Кабульском госпитале подхватил брюшной тиф и – не в кяризе, а на больничной койке чуть не отдал богу или кому там еще душу и тело. Но выкарабкался и из этой ямы. Вернулся в полк, на очередную операцию не поехал, сидел с кэпом за шахматной партией, когда пришла шифрограмма.

До сих пор Олехновичу удавалось держать обет без каких-либо последствий, на его счету было порядочно отправленных к праотцам духов… или похожих на них лиц. В большинстве своем это были расстрелянные в пылу схватки, пусть они и успевали бросить оружие и поднять руки. Те двое погонщиков были исключением. Мартыненко и сам не всегда удерживал указательный палец на спусковом крючке. Это не так-то просто, пусть профессора «благородной войны» когда-нибудь попробуют войти в эту реальность огненно-солнечного мира, раздираемую воплями, вспышками и очередями, воем осколков и глубоким посвистом «всыу!», сулящим прохладу, от дыхания которой судорогой сводит члены.

Тридцать двух человек из Рабата взяли не в бою, а при помощи наводчика и процедуры фильтрации: выгнали из кишлака всех мужчин и провели мимо машины со спрятавшимся внутри наводчиком, то есть стукачом. По версии этого наводчика, почти все мужчины от восемнадцати до пятидесяти были мятежниками. Требовалась перепроверка. Олехнович приказал всех отвести к кяризам. Какая еще перепроверка! У него – нюх на душманов. Интуиция Олехновича подвела. Из тридцати двух расстрелянных жителей только пятеро, как выяснилось впоследствии, были участниками сопротивления. Олехновича и Андрющенкова, любителя рок-н-ролла, с сержантом Ужанковым заключили под стражу и увезли в Союз, в Туркмению. Вскоре забрали и Эдуарда Петровича, хотя он только играл в шахматы… Как и ты.

Олехновича, Андрющенкова, Ужанкова и Эдуарда Петровича судили; срок отбывали только двое: Олехнович – восемь лет, Андрющенков – четыре года, остальные попали под амнистию – умер очередной генсек. Сержант потом написал – уже из Союза — что если бы Мартыненко был с ними, ничего этого не произошло бы, «все-таки Олехнович вас стеснялся». Мартыненко как будто обдало волной самума, жестокого и горячего.

Но что было делать? Вместо Олехновича командиром роты стал ты, в роту прибыли еще один лейтенант и прапорщик. И вы готовились к очередной операции.

7

Говорят, у каждого есть своя книга, которую он пишет всю жизнь.

«Арифметика войны» — так называется моя «книга», думал Мартыненко.

Полк готовился к операции.

Перед Ургунским ущельем застряла афганская дивизия, что-то около 500 человек. У них сожгли около 80 машин. Дивизия оказалась в тисках между Ургунским ущельем и Пакистаном. Были раненые, убитые. Провизия заканчивалась. Боеприпасы тоже. Полк готовился выступить на выручку. Командир полка собрал офицеров перед песочницей, где штабные уже налепили лунный ландшафт, и показал, как вы будете действовать: подъезжать к Ургуну, выставлять посты и т.д. После игры командир повел тебя к себе в кабинет и там сказал: «Ну а теперь слушай, что будешь делать ты». Мартыненко выслушал внимательно. Командир помолчал, глядя в окно на автопарк, где все было в движении, обернулся к нему и произнес уже совсем другим тоном – усталым, раздумчивым: «Если задача кажется тебе слишком… — он подбирал слово, — сложной, можешь отказаться». Мартыненко только посмотрел на него и ничего не ответил. Командир ждал, не спуская с него въедливых карих глазок. Его смуглые щеки лоснились от пота. «Ну что?» — спросил он. «Разрешите идти готовиться?» — спросил Мартыненко.

Задача, поставленная командиром, была предельно проста и ясна. Ни своим офицерам, ни тем более солдатам Мартыненко тем не менее не раскрывал полностью замысел. Подготовка шла обычным чередом, в машины грузили цинки с патронами, снаряжали пулеметные ленты, ввинчивали запалы в гранаты, старшина раздавал сухие пайки, медпакеты, солдаты плющили новые адресные гильзы взамен утерянных, очень удобная, практичная вещь: металл и огонь могли обезобразить человека до неузнаваемости, и тогда гильза с фамилией и адресом была единственной ниточкой, связывающей тело с его прошлым. В ночь перед выходом Мартыненко тайком от остальных офицеров надел чистое нижнее белье, написал письмо Лиде, запечатал его и положил в свою тумбочку. Как обычно, во второй половине ночи вышли, колонна утонула в черной пыли, тяжело пахнущей соляркой и полынью, над ними затмились все южные звезды. Спать не хотелось. Ты уже привык не спать ночами. Для тебя привычен был вид ночной степи, ночных гор. Впрочем, сейчас вы ничего не видели, слепо ползли, машина за машиной, лязгая гусеницами, рокоча моторами, иногда переговариваясь друг с другом по связи.

Утром оставили позади степь и вошли в зону гор. Это еще были отдельно стоящие сопки, скалы. Начались подрывы. Мина разула танк, другая вырвала колесо «ЗИЛа», но при этом никто не пострадал. Без особых приключений добрались во второй половине дня до горных хребтов, бронетранспортер командира вырвался вперед и подорвался на фугасе, сверху открыли огонь, водитель и пулеметчик были убиты, радист ранен, командир кричал по связи: «Буревестнички, где вы, мать вашу!..» У него позывной был – «Чайка». Разведчики поспешили на выручку, вытащили радиста и командира из опрокинутой машины, ведя огонь по горе; ее надо было брать штурмом; солдаты спешились, пошли вверх под прикрытием пушек, пулеметов и скорострельных гранатометов. Три или четыре часа спустя столовая гора был захвачена, среди камней застряли мертвецы в окровавленных длиннополых рубахах и шароварах, в сандалиях на босу ногу и в старых растоптанных армейских ботинках, рядом валялось оружие: автоматы и ружья. Ты наклонился, чтобы поднять нож, и в этот момент тебя кто-то сбил с ног, ты рухнул на камни, раздался выстрел и сразу еще один. Мартыненко вскочил. За камнем испускал дух, дрыгая ногами, афганец с рыжей бородой. Кто-то из подоспевших ребят снес очередью ему лицо. «Что же вы зеваете?!» — крикнул Гриня, ангел-хранитель с кривыми ногами и скуластым неказистым лицом. Мартыненко потер колени, потом почувствовал, что ткань липнет к ним, засучил. Колени были разбиты. Санинструктор присыпал ссадины стрептоцидом. Все были живы.

Отсюда, с плоской огромной вершины открывался вид на поросшие кедром стены гор и вход в Ургунское ущелье. Ущелье тлело под вечерним солнцем, искажая свои очертания потоками жаркого воздуха. Внизу текла речка, зеленели сады небольшого кишлака. Здесь, на вершине находилось кладбище с плоскими перьями камней и древками с зеленой тканью; а вдалеке паслось как ни в чем не бывало стадо! Кэп вышел на связь и объявил, что план начинает осуществляться. Это означало, что на рассвете колонна пойдет в обход, а Мартыненко с пятьюдесятью солдатами войдет в ущелье, имитируя продвижение целого полка. 50 человек должны были спасти 500 афганцев и 1000 советских. До утра разведчики должны были находиться здесь.