Паола Каприоло «Немой пианист»

С моря дул холодный, порывистый ветер, приближалась зима. Надин, поеживаясь, запахнула
на груди пальто. Как всегда, она остановилась на первом повороте тропинки, откуда открывался самый красивый вид, и стала вглядываться вдаль, туда, где за острыми выступами скал небо сливалось с водой в необъятную туманно-серую зыбь. Каждый раз в такие минуты ее охватывала тоска, щемящее, почти болезненное чувство принадлежности к той земле, на которой она родилась, хотя детство ее прошло в глухом поселке и она не могла там видеть ничего подобного, тем более моря — море распахнулось перед ней, только когда она стала работать в больнице, а до того дня оно оставалось лишь картинкой, не имевшей к ее жизни никакого отношения; далекое, ослепительное и неправдоподобно голубое, оно плескалось на экране телевизора. Прежде она не знала ни крика чаек, ни соленого запаха водорослей, который теперь вдыхала жадно, раздувая ноздри, однако же все это сразу показалось ей родным и близким, точно она услышала старую колыбельную, которую ей пели в детстве и которую, повзрослев, она почему-то забыла.
Взгляд ее долго блуждал вдалеке, там, где совсем стерлась линия горизонта, а потом обратился к окаймлявшей берег сероватой пес-чаной полосе, и там что-то привлекло ее внимание. Нет, вовсе не привычный бег волн, которые опускались на песок и покорно гасли, и даже не навесы от солнца — под ними уже давно не видно ни души, но что-то такое как раз
посередине между кромкой берега и навесами, темный силуэт, отсюда он казался крупной рыбой, а может, то был обломок судна, вынесенный на сушу приливом.
Она продолжила спускаться, не спеша, время от времени бросая взгляд в сторону темного предмета — просто из любопытства. Подойдя ближе, она разглядела в нем фигуру человека и со всех ног бросилась к берегу, в голове тут же завертелись страшные истории о бедолагах, утонувших в море, которые ей рассказывали завсегдатаи «Красного льва», — так они развлекались в обеденный перерыв, пугая Надин ужасными, подробнейшими описаниями раздутых посиневших тел, которые море то и дело выкидывало на берег, проделав над ними свою коварную работу и изменив их до неузнаваемости; и она уже боялась того момента, когда ей придется наконец приблизиться к телу человека, который лежал неподвижно, уткнувшись лицом в песок, словно стыдясь обнажить при свете дня свою исковерканную плоть.
На мгновенье ее обожгло желание повернуть назад, пусть другие найдут его, пусть другие ужаснутся этим страшным зрелищем, но потом Надин подумала, что все-таки она медсестра (хотя получила диплом совсем недавно), а не какая-нибудь там изнеженная сентиментальная девица и нельзя увиливать от своих обязанностей. Любопытство не в счет. Не в счет и сострадание, которое застряло комом в горле при виде этого безжизненного тела. Помедлив с минуту у самого края тропинки и преодолев страх, она шагнула на песчаный пляж и решительно направилась туда, где лежал человек. Она даже разулась, чтобы идти быстрее, туфли вязли в песке, это было неудобно и утомительно; она прихватила их с собой, потому что привыкла быть настороже и беречь свои вещи от воров и всяких проходимцев.
Уже в нескольких шагах от человека она заметила, что одежда его была поношенной и насквозь промокла, но при этом не похоже, чтобы ее потрепали волны. Она укорила себя за то, что сразу же подумала об утопленнике, упустив из виду гораздо менее драматичные варианты: к примеру, это мог быть какой-нибудь бродяга, улегшийся на берегу, чтобы просто-напросто вздремнуть, — вероятно, он выпил лишнего, вот и не заметил, как весь вымок от морских лобзаний. Да, не иначе, а то кому бы взбрело в голову спать в таком неудобном положении, зарывшись лицом в песок, растопырив пальцы и раскинув руки и ноги, словно тряпичная кукла или высохшая морская звезда? В крайнем случае так могли распластаться приверженцы какой-нибудь суровой религии, придавленные к земле величием их бога. Между тем нелепо было полагать, что человек тот молился, — настолько он был неподвижен; он даже не пошевелился, когда девушка наклонилась над ним и осторожно прикоснулась к его спине.
Тихонько нажав ладонью, она почувствовала, как он слегка вздрогнул: значит, он еще дышит, значит, он жив, и, осознав это, она непонятно почему до смерти перепугалась и бросилась прочь. Ноги подкашивались; она вернулась к тропинке, а вслед неслись тревожные крики чаек. Только на полпути к больнице она остановилась, чтобы перевести дух, и вдруг поняла, что выронила на бегу туфли, однако отыскать их решила как-нибудь в другой раз.
Что происходит? — недоумевала она. Почему я сбежала? Да нет же, вовсе не сбежала: если метнулась назад к тропинке, то как раз затем, чтобы в больнице позвать кого-нибудь на помощь, — вот единственное разумное поведение в подобной ситуации. И в считанные минуты ей удалось убедить себя, что именно поэтому она так поступила, ничего другого у нее и в мыслях не было и что она сразу хотела позвать на помощь. Тяжело дыша, она зашагала дальше по крутой извилистой тропке, которая поднималась вдоль отвесной скалы, чулки совсем порвались об острые камешки; то и дело она оборачивалась, чтобы с высоты взглянуть на громадную морскую звезду, распластавшуюся на светлом песке.
Наверху показались знакомые макушки больничных корпусов, вынырнувшие над кронами деревьев, и ржавый флюгер-петушок; издалека в гуще листвы уже проглядывали и стены. Еще чуть-чуть, и я на месте, думала она, входя в парк и огибая самшитовую изгородь, вот и больница: вереницы окон, забранных решеткой, портик с колоннами, которые белели на темном фоне фасада, изящная, невесомая аркада зимнего сада и ослепительный блеск его стекол в лучах утреннего солнца.
Она никогда не замечала, что лужайка такая широкая. Не чуя под собой ног, она пробежала по мокрой от росы траве, одним прыжком перескочила ступени портика и, оказавшись в холле, свернула в коридор и принялась дергать ручки всех дверей подряд, пока наконец не наткнулась на дежурного врача. И, как всегда случалось, когда ее охватывало сильнейшее волнение, с губ ее невольно срывались слова родного языка, которых тут, в больнице, не понимал никто, и уж тем более этот блондинистый врач с томным, слегка мутным взглядом; он уставился на ее шоколадное личико с недоумением и подозрительностью. В конце концов ей удалось взять себя в руки и внятно объяснить, что произошло.
Едва успев заскочить к себе в комнату за другой парой туфель, она поспешила к пляжу вместе с врачом и двумя санитарами с носилками. На повороте тропинки она остановилась, чтобы указать то место между берегом и деревянными навесами, где остался лежать незнакомец; но теперь пляж был пуст, и только светлая песчаная кромка таяла в море.
Однако Надин не сдавалась: ведь, в самом деле, не приснился же ей тот человек, она видела его собственными глазами, и он был в таком жалком состоянии, что не мог, ну просто никак не мог уйти, это невозможно. Если только, подумала она, его снова не унесли волны, но все же не решилась высказать вслух столь мрачную мысль. Нет, господа, он наверняка где-то там, поблизости; может быть, словно раненое животное, он собрал последние крупицы сил, чтобы доползти до какого-нибудь укромного места, и вот там они наверняка его найдут, если, конечно, станут искать.
Она так упорно стояла на своем, что сумела убедить врача и санитаров спуститься к пляжу. Едва оказавшись внизу, она кинулась к воде (не забыв тем не менее по пути подобрать туфли, которые обронила) и стала напряженно вглядываться в беспокойную морскую даль, взъерошенную гребешками волн, но так ничего и не увидела, и было неясно, радоваться этому или делать самые неутешительные выводы. Тем временем санитары, положив носилки на песок, кружили по пляжу в поисках пострадавшего, а дежурный врач стоял в стороне, украдкой поглядывая на часы.
Так прошло несколько минут, и врач уже собрался было положить конец бесполезным поискам, как вдруг один из санитаров заметил тень, скользнувшую между деревянными навесами, и, махнув рукой остальным, поспешил в ту сторону. Надин, второй санитар и даже врач, который перестал смотреть на часы, устремились вслед за ним, но двигались все осторожно и плавно — точно охотники, выслеживающие добычу, — бесшумно ступали по песку, и никто не проронил ни слова. Наконец увидели его: высокий, долговязый юноша, одетый во что-то темное и мокрое, поначалу они не поняли — во что.
Заметив их, юноша попятился, словно хотел убежать, однако потом пошел им навстречу, ступая медленно, неуверенно, пошатываясь и глядя на них с растерянностью и недоумением.