Паоло Джордано «Одиночество простых чисел»

Элеоноре, потому что обещал ей эту книгу в тиши

 

Богато отделанное платье старой тетушки прекрасно сидело на изящной фигуре Сильвии, которая попросила меня застегнуть его. “Смотри-ка, тут простые рукава. Как смешно!” — воскликнула она.

Жерар де Нерваль

Сильвия, 1853

 

Снежный ангел

 

1983

 

1

 

Аличе делла Рокка ненавидела лыжи и все, что связано с ними. Ненавидела будильник, звонивший утром в семь тридцать даже в рождественские каникулы, своего отца, сверлившего ее взглядом, пока завтракала, — обычно он нервно постукивал ногой под столом, будто требуя: поторопись!

 

Ненавидела колючие шерстяные колготки, варежки, стеснявшие пальцы, шлем, туго, до боли сжимавший щеки и подбородок, и эти огромные, вечно тесные ботинки, в которых она двигалась словно горилла.

 

— Выпьешь ты наконец свое молоко? — снова поторопил отец.

Она отпила совсем немного. Горячее, оно обожгло язык, потом пищевод и желудок.

 

— Ну что ж, сегодня станет ясно, что ты собой представляешь, — заявил отец.

“А что я собой представляю?” — задумалась Аличе.

Потом он выставил ее на улицу, упакованную, точно мумию, в зеленый лыжный костюм, сверкающий спонсорскими лейблами. На улице было градусов десять мороза, а вместо солнца в туманной дымке, застилавшей все вокруг, виднелся только какой-то диск чуть темнее снега. Она шла с лыжами на плече, глубоко проваливаясь в снег, и чувствовала, как урчит молоко в желудке.

 

— Лыжи должна носить сама. И только когда станешь хорошей лыжницей, кто-то будет делать это за тебя… Поверни их другим концом, а то еще убьешь кого-нибудь, — приказал отец.

В конце сезона Лыжный клуб дарил ей фирменный значок с выпуклыми звездочками. Три серебряные, а потом и три золотые — ровно столько накопилось с тех пор, когда ей, четырехлетней, хотя и рослой, помогли забраться в кресло подъемника. К девяти годам она уже сама садилась туда. Каждый год новый значок — пусть понимает, что добилась некоторых успехов и что близятся соревнования, хотя одна только мысль о них приводила ее в ужас.

 

Аличе думала об этом и раньше, когда звездочек у нее было всего три.

 

Обычно все собирались у подъемника ровно в восемь тридцать, к открытию спортивного комплекса. Заспанные ребята из ее группы уже стояли там, поеживаясь от холода. Воткнув палки в снег, они опирались на них подмышками, безвольно свесив руки, отчего походили на пугала. Разговаривать никому не хотелось, а уж Аличе так меньше всех.

 

Отец пару раз довольно крепко хлопнул ее по шлему, будто хотел вогнать в снег.

 

— Отталкивайся лучше! И помни: на спуске — корпус вперед, поняла? Кор-пус впе-ред! — повторил он.

“Корпус вперед”, — эхом отозвалось в голове Аличе. Отец отошел, согревая дыханием сомкнутые ладони. Шагнул еще раз-другой, и туман проглотил его. Ему хорошо — он вернется сейчас в домашнее тепло читать свою газету. Аличе со злостью швырнула лыжи на землю. Увидел бы это отец — при всех устроил бы ей скандал.

 

Прежде чем вставить ботинки в крепления, она постучала палкой по подошвам, сбивая налипший снег. И тут же ощутила позыв. Он просигналил острой болью, словно игла вонзилась в живот. Сегодня ей тоже не утерпеть, это ясно.

 

Каждое утро происходило одно и то же. После завтрака она запиралась в туалетной комнате и тужилась — тужилась изо всех сил, чтобы выпустить из себя всю мочу без остатка. Долго сидела на унитазе, мучительно напрягая живот. От чрезмерного усилия что-то стреляло у нее в голове и казалось, глаза вот-вот вылезут из орбит, словно мякоть из сдавленной виноградинки. Пускала воду в умывальнике, чтобы отец не услышал, и, напрягаясь, сжимая кулаки, старалась выдавить из себя последнюю каплю.

 

И сидела так, пока отец не начинал стучать в дверь: “Так что же, синьорина, ты закончила наконец или сегодня опять опоздаем?”

 

Но все это не помогало. Уже наверху, на горе, она снова ощущала такой сильный позыв, что, сняв лыжи, приседала где-нибудь в стороне на снег, притворяясь, будто завязывает шнурки на ботинках. Подгребая к ним немного снега и не раздвигая ног, мочилась прямо в штаны. При этом все смотрели на нее, и Эрик, тренер, замечал:

 

— Как всегда, ждем Аличе.

“Какое же это облегчение, — думала она всякий раз, когда приятное тепло растекалось по холодным ногам. — Было бы облегчением, будь я тут одна и никто не пялился бы на меня… Но ведь в конце концов заметят… Рано или поздно увидят на снегу желтое пятно… И все станут смеяться…”

 

Кто-то из родителей подошел к Эрику и поинтересовался: может, из-за такого тумана не стоит сегодня подниматься наверх? Аличе с надеждой прислушалась, но Эрик изобразил свою лучшую улыбку.

 

— Туман только здесь, — ответил он. — А на вершине такое солнце, что камни плавятся. Смелее, все наверх!

В кресле подъемника Аличе оказалась в паре с Джулианой, дочерью отцовского сослуживца. По дороге девочки молчали. Вообще-то они спокойно относились друг к другу — без особой симпатии, но и без неприязни. У них не было ничего общего, кроме желания находиться в этот момент совсем в другом месте.

 

Шум ветра, сдувавшего снег с вершины Фрайтеве, сливался с ритмичным металлическим гудением стального троса, на котором висело кресло. Девочки прятали подбородок в воротник, чтобы согреться дыханием.

 

“Это от холода, это не позыв”, — уговаривала себя Аличе.

 

Но чем ближе подъезжали к вершине, тем сильнее вонзалась в живот эта игла. Более того, возник еще один позыв. Видимо, нужно в туалет и по другим делам.

Нет, просто холодно. Это не позыв, она ведь только что пописала.

 

Прогорклое молоко отрыжкой выплеснулось из желудка в горло. Аличе с отвращением сглотнула. Позыв становился нестерпимым, мучительно нестерпимым. А до горнолыжной

базы оставались еще две станции. “Не выдержать столько”, — подумала она.

 

Джулиана подняла страховочную перекладину, и девочки наклонились немного вперед. Когда лыжи коснулись земли, Аличе оттолкнулась от сиденья.

 

Видимость была всего метра два — какое уж тут солнце, плавящее камни! Кругом одна белизна: наверху, внизу, по сторонам — всюду белое и только белое. Как будто тебя с головой закутали в простыню. Полная противоположность мраку, но все равно страшно.

 

Аличе сошла с лыжни и поискала поблизости сугроб, где бы присесть. В животе заурчало, как при включении посудомоечной машины. Оглядевшись, не увидела Джулианы — значит, и та не видит ее. На всякий случай поднялась по склону еще на несколько метров “елочкой”, как требовал отец, когда ему пришло в голову обучать ее горнолыжной технике. Вверх и вниз по детской лыжне, тридцать — сорок раз в день. Наверх по лестнице, а вниз — как снегоуборочная машина. Покупать скипас[1] — напрасная трата денег, считал отец, к тому же ходьба по лестнице полезна для ног.

 

Аличе отстегнула крепления и прошла немного вперед, по щиколотку утопая в снегу.

 

Наконец она присела…

 

Вздохнула и расслабилась…

 

Словно электрический разряд пронесся по всему телу и ушел в кончики пальцев…

 

Наверное, это все из-за молока… Конечно, из-за него! А может, и оттого, что попа замерзла от сидения в снегу на высоте более двух тысяч метров. Так или иначе, но ничего подобного с ней еще никогда не бывало, во всяком случае не припомнит. Никогда, ни разу…

 

Не утерпела…

 

Намочила штаны…

 

Мало того — январским утром, ровно в девять часов, еще и сходила под себя…

 

И даже не заметила, как это произошло…

 

И пребывала бы в неведении, пока не услышала, как Эрик зовет ее откуда-то из тумана.

 

Быстро поднявшись, она вдруг ощутила тяжесть в штанах. Невольно потрогала брюки сзади, но варежка слишком толстая… Впрочем, и так все стало ясно.

 

“И что же теперь делать?” — задумалась она.

 

Эрик позвал снова. Аличе не ответила.

 

Пока она здесь, ее скрывает туман.

 

Она может спустить брюки и как следует вымыться снегом. Может подойти к Эрику и шепнуть ему на ухо, что случилось. Или сказать, что у нее заболело колено и ей нужно вернуться домой.

 

А еще можно наплевать на все и двигаться дальше как ни в чем не бывало — только нужно будет идти последней. Но никуда она не двинулась — так и стояла, укрытая туманом, боясь пошевельнуть хоть одним мускулом.

 

Эрик в третий раз позвал ее. Громче.

 

— Наверное, эта ненормальная уже у подъемника, — ответил вместо нее какой-то мальчишка.

Аличе услышала, как зашумели все остальные. Кто-то предложил двинуться наконец и не ждать ее, кто-то стал жаловаться, что замерзает, стоя на месте. Очевидно, они были где-то рядом, в нескольких метрах, или уже подходили к подъемнику. В горах звуки обманчивы — то отдают эхом, то гаснут в снегу.

 

— Черт бы ее побрал… — ругнулся Эрик. — Идемте посмотрим.

Аличе медленно сосчитала до десяти, пытаясь сдержать рвоту, которую вызывала липкая грязь, сползавшая по ногам. Досчитав до десяти, начала заново и дошла до двадцати.

 

Больше не слышно было ни звука.

 

Она подняла лыжи и направилась к спуску. Пришлось немного поразмышлять, как держаться перпендикулярно склону. В таком тумане вообще не поймешь, куда идти. Потом вставила ботинки в лыжи и застегнула крепления. Сняла очки и протерла варежкой запотевшие стекла.

 

Она и одна способна спуститься в долину. И пусть себе Эрик ищет ее сколько угодно на вершине Фрайтеве. Ни секунды больше ей не хотелось оставаться в этих испачканных дерьмом колготках!

 

Аличе представила себе маршрут. Прежде вместе с другими она съезжала по этой лыжне десятки раз, а одной спускаться не приходилось. Но ее группа наверняка уже у подъемника.

 

Спуск начала осторожнее, чем всегда, — тормозила “плугом”. Ноги при этом приходилось ставить широко, и ей казалось, будто не так уж она и испачкана. Как раз накануне Эрик сказал: “Увижу, что делаешь поворот “плугом”, клянусь, свяжу тебе пятки!”

 

Она не нравилась Эрику, сомневаться не приходилось.

 

Он считал ее трусихой и в общем-то был прав — на деле так оно и было. Не нравился Эрику и ее отец — каждый раз после занятий тот доставал его своими бесконечными вопросами: “Так как дела у нашей Аличе?.. Так, значит, делаем успехи?.. Так, значит, она у нас будущий чемпион?.. Так когда начнутся эти соревнования?.. Так как же это, а как же то…” Эрик смотрел в одну точку за спиной отца и односложно отвечал либо

“да”, либо “нет” или же долго вздыхал и произносил “Эх!”.

 

Аличе живо представила эту сцену. Глядя в затуманенные очки, она едва различала кончики лыж. Только когда под ногами оказывался нетронутый снег, догадывалась, что нужно повернуть.

 

Чтобы не чувствовать себя совсем одиноко, принялась мурлыкать какую-то песенку и время от времени утирала варежкой сопли. “Корпус вперед, ставь палку и поворачивай. Опора на ботинки. Теперь корпус вперед, понятно? Корпус вперед!” — всегда подсказывали и Эрик, и отец.

 

Отец, это уж точно, крепко разозлится — просто озвереет. И нужно что-то придумать. Какую-нибудь правдоподобную историю, к которой нельзя будет придраться. Нет, она и не подумает сказать ему, что произошло на самом деле. Туман — вот почему отстала, во всем виноват туман. Допустим, шла вслед за всеми по основной лыжне, как вдруг с куртки слетел скипас…

 

Нет, не годится. Не бывало еще такого, чтобы у кого-то слетал скипас. Нужно и в самом деле быть полным идиотом, чтобы потерять его. Пусть это будет шарф. С шеи у нее слетел шарф, и она вернулась за ним, а остальные не стали ее ждать. Она звала их сто раз, но напрасно. Все словно растворились в тумане, и тогда она отправилась вниз искать их.

 

“А почему же ты не вернулась наверх?” — спросит отец.

 

И в самом деле, почему? Нет, пожалуй, все же лучше потерять скипас. Не вернулась, потому что без скипаса контролер на подъемнике не пустил бы ее.

 

Аличе улыбнулась, довольная выдумкой. Безупречная история! Ей даже показалось, будто не так уж и испачкалась. Грязь перестала стекать по ногам.

 

Наверное, замерзла, подумала Аличе.

 

Теперь весь день проведет у телевизора. Примет душ, наденет чистое белье и сунет ноги в свои меховые шлепанцы…

 

Она так и просидела бы в тепле весь остаток дня, если бы хоть на секунду оторвала взгляд от лыжни, взглянула вперед и увидела оранжевую ленту с надписью: “Лыжня закрыта”.

 

А ведь отец учил ее — всегда смотри, куда идешь! Если бы только вспомнила, что на свежевыпавшем снегу корпус не следует наклонять вперед, если бы Эрик еще накануне получше отрегулировал ее крепления, а отец не настаивал бы, что не стоит слишком затягивать их, потому что Аличе весит всего двадцать восемь килограммов…

 

Прыжок получился не такой уж длинный.

 

Всего несколько метров.

 

Ровно столько и нужно, чтобы успеть ощутить пустоту в желудке, ничего не почувствовать под ногами и уткнуться носом в снег. А лыжи, как ни в чем не бывало, застряли в сугробе, запросто расправившись с ее берцовой костью.

 

Она не почувствовала никакой боли. Почти ничего не ощутила, по правде говоря. Только снег, попавший под шлем и шарф, слегка обжигал кожу.

 

Сначала пошевелила руками. В детстве, когда просыпалась и за окном шел снег, отец закутывал ее и выносил на улицу. Они выходили на середину двора, брались за руки и на счет: “Раз, два, три!” — вместе падали навзничь. Отец говорил ей: “А теперь сделай ангела!” Аличе разводила руки в стороны — вверх-вниз, а когда поднималась и смотрела на свой отпечаток на белом снегу, ей казалось, будто это и в самом деле тень ангела с распростертыми крыльями.

 

Сейчас она тоже “сделала ангела” — просто так, без всякой причины, разве для того только, чтобы убедиться — жива. Она сумела повернуть голову и вздохнула поглубже, хотя ей показалось, что воздух не проник в легкие. И появилось странное ощущение, будто не может управлять своими ногами. Очень странное ощущение, словно их вообще больше нет — ног.

 

Попытка привстать не удалась. Не будь тумана, кто-нибудь увидел бы ее оттуда, сверху. Зеленое пятно, лежащее на дне рва, в двух шагах от того места, где весной опять потечет горная речка и с первыми теплыми днями появится лесная земляника. Если набраться терпения, ягоды сделаются сладкими, как карамелька, и настанет день, когда можно набрать их целую корзинку.

 

Аличе позвала на помощь, но туман поглотил ее тихий голос. Cнова попробовала подняться, хотя бы повернуться, но не смогла. Отец говорил, что погибающие от холода за минуту до смерти чувствуют сильнейший жар и начинают раздеваться. Поэтому людей, замерзших в горах, всегда находят в одних трусах. А у нее штаны грязные к тому же.

 

Начали коченеть пальцы. Она сняла варежку, подышала в нее и сунула туда кулак, чтобы согреться. Потом так же погрела другую руку. И несколько раз повторила этот нелепый жест.

 

Замерзают прежде всего конечности, не раз объяснял отец. Пальцы ног и рук, нос, уши. Сердце изо всех сил заботится прежде всего о себе и оставляет замерзать все остальное.

 

Аличе представила, как синеют ее пальцы, а потом постепенно замерзают руки и ноги. Подумала о сердце, которое все сильнее качает кровь и сберегает остававшееся тепло для себя. Она сделается такой твердой, что если рядом окажется волк и хотя бы только наступит лапой на ее руку, она тут же переломится.

 

Меня ищут…

 

Кто знает, есть ли тут волки?..

 

Не чувствую больше пальцев…

 

Если бы не пила молока…

 

Корпус вперед…

 

Волки зимой впадают в спячку…

 

Эрик взбесится…

 

Не хочу участвовать в этих соревнованиях…

 

Не пори чушь, ты прекрасно знаешь, что волки не впадают в спячку…

 

Постепенно ее мысли становились все путанее, все туманнее. Солнце медленно зашло за гору Шабертон, притворившись, будто ничего не случилось. Тень от горы накрыла Аличе, и туман стал совсем черным.