«Переломные восьмидесятые в неофициальном советском искусстве»

Владимир Сорокин

Разрывное время

80-е были тем редким и удивительным мгновением в отечественной истории, когда наш онтологический русский медведь просыпается после долгой зимней спячки, открывает подслеповатые, налитые кровью веков глазки и принимается яростно реветь, чесаться и ворочаться в берлоге. Берлога начинает трястись, осыпаться, в родимой прелой почве вдруг появляются дыры, бреши и зияния со слепящим солнечным светом и высоким небом новых надежд. В эти земляные проломы врывается дурманящий сознание весенний ветер перемен.

Осевое десятилетие страны и мира (который после 80-х перестал делиться на социалистический Восток и капиталистический Запад) совпало и с моим осевым временем, определив почти все важное в жизни: в мае 1980-го у нас в семье родились дочки-близнецы, в этом же году я стал серьезно заниматься прозой и получил поддержку у двух заметных столпов московского андеграунда Э. Булатова и Вс. Некрасова, и в этом же году меня выгнали с работы из журнала «Смена», что утвердило меня навсегда в статусе вольного стрелка, не связанного с коллективным трудом; в 1982-м мы с семьей въехали в новую квартиру и зажили наконец самостоятельно; в 1980—1984 годах я познакомился с Д.А. Приговым, А.Монастырским, Н.Алексеевым, Г. Кизевальтером, С. Гундлахом, братьями Мироненко, К. Звездочетовым, А. Жигаловым, Л. Рубинштейном, С. Шаблавиным, Б. Орловым, А. Лебедевым, М. Рошалем, Ю. Альбертом, П. Пепперштейном, И. Пивоваровой, И. Яворским, И. Наховой, И. Макаревичем, Е. Елагиной, Вик. Ерофеевым, А. Величанским, И. Холиным, Г. Сапгиром, М. Сухотиным, Е. Поповым, Т. Щербиной, Б. Юханановым, М. Бергом, В. Кривулиным, А. Бартовым, Н. Байтовым, В. Захаровым, С. Ануфриевым и другими московскими, питерскими и одесскими творцами андеграунда того времени.

В 1985 году в парижском издательстве «Синтаксис» вы шла моя первая книга «Очередь», а через год она вышла по-французски. В 1984 году я впервые в жизни вошел в литературную группу ЕПС (Ерофеев, Пригов, Сорокин), а в 1985-м — поехал с этой группой на подпольные литгастроли в Питер. В этом же году я впервые столкнулся с гэбухой. В 1988 году впервые пересек красную границу и оказался в Западном Берлине. В этом же году впервые развелся со своей женой, правда, к счастью, ненадолго. В 1989 году в рижском журнале «Родник» впервые в СССР вышли мои рассказы. В 1989 году я впервые создал ряд художественных объектов, которые были выставлены в официальных выставочных залах.

Много, ох, много всего случилось в это бурное десятилетие. Оно было безразмерным не только из-за обилия событий, но и по причине смещения всяческих координат — идеологических, социальных, культурных, личностных.

80-е — это такая вполне себе сюрреалистическая метаморфоза, когда жестко неподвижное время-пространство вдруг размягчается и начинает тянуться как резина и растяжению этому не видно предела вплоть до самого разрыва.

70-е — это состояние. 80-е — это процесс.

Удивительное, надо признаться, десятилетие, начавшееся смертью одряхлевшего Брежнева, советской оккупацией Афганистана, тошнотворным вползанием в мрачную андроповщину с ее обысками, страхами и вечным призраком подслушивающей тебя гэбухи, затем — невероятная, совершенно нежданная горбачевская «оттепель», убыстрение времени, взрывы событий и сполохи общественных протуберанцев, свободный рев голосов до надрыва, общественные камлания, пляски вокруг рушащегося с каждым днем совка, а в конце —

съеззззззззззд

на саааааллллллаааааааааааазках

с заледенелой советской горки,

так что ветер рвет уши —

и

кубарем в овраг нового, уже постсоветского житья-бытья…

В начале 80-х подпольная московская жизнь кипела: выставки, чтения, акции, перформансы, ксероксы, книги, общения. Журнал «А—Я», издаваемый Игорем Шелковским в Париже, подтверждал европейское качество нашего круга. Мы там публиковались, а московский представитель журнала Алик Сидоров снабжал нас новыми номерами.

60-е начались нашествием новой арт-волны, размывающей жесткие концептуальные структуры 70-х: возникла группа «Мухоморы» со своим «Золотым диском», появились Захаров — Скерсис. Процесс стал теснить состояние. Монастырский после самочинной православной аскезы впал в шизофренический шуб, оказался в психлечебнице и вышел оттуда уже постмодернистским человеком: в его творчестве проявились шаманизм, глоссолалия, шизофизиологизм, любовь к патологизации бытовых и культурных феноменов.

Православная аскеза помогла ему таким странным образом преодолеть семидесятничество. Он стал частенько прилюдно камлать свои новые тексты, приплясывая, вовлекая в процесс окружающих. Это отразилось и на акциях КД: они становились все более экстравертными, фактурными, театральными, внешне красивыми, усложнялись, теряя прежнюю концептуальную аскетическую ясность. Группу покинул Никита Алексеев, затем она постепенно сошла на нет, став историей, сделав свое большое подпольное дело.

Монастырский перешел к индивидуальному творчеству, делал объекты, аудио- и видеозаписи. Жизнь в его аскетичной квартире кипела, стены раздвигались, ветры новых веяний свистели в блочных швах. Как индивидуальные творцы стали проявлять себя члены КД И. Макаревич, Е. Елагина, Н. Алексеев, Г. Кизевальтер, Н. Панитков.

По-настоящему развернулся Кабаков, начав писать огромные картины. В 70-е он в основном делал графические альбомы. Теперь его «Вынос помойного ведра», «Запись на Джоконду», «На партийной чистке», «Жук», «Клей» потрясали подпольные умы. Кабаков потеснил Эрика Булатова, бывшего главным концептуальным живописцем 70-х. Кто не смог справиться с 80-ми — так это Булатов. Его картины перестроечного времени заметно слабее вещей 70-х, в «Закате СССР» и «Знаке качества» чувствуется автоматизм старого приема, а попытки работать с западной рекламой просто вызывали чувство жалости.

Ничего, кроме брюзжания на бурно меняющийся совок и обид на соратников по подполью, не принесли 80-е поэту Всеволоду Некрасову. В моем случае он смертельно обиделся на рассказ «Санькина любовь», разразившись восьмистраничным гневно-обличительным письмом. А Пригову он не смог простить бурного успеха.

Пригов же сиял и рос. Будучи мощным, пластичным и постоянно развивающимся творцом, он перетек от жестких концептуализмов 70-х в стихию новых, постмодернистских пространств, непрерывно обновляя и обогащая свой арсенал. Пригов всегда удивительным образом шел в ногу со временем, шел широким шагом. Ему это удавалось.