Петра Соукупова «Кто убил Снежка?»

1

Собак не дарят

В деревне почти все держат собак, у нас тоже была Тяпка, и первое, что я в жизни помню: мне два с половиной, дед сажает меня с собой на лошадь, и мы едем куда-то за щенком. А может, и не помню, а сама потом придумала по фотке, потому что у папы долго был допотопный плёночный фотик, с этой плёнки печатали настоящие фотографии, и на одной такой я стою с дедом за руку, а дед держит щенка, это и есть Тяпка.

Но Тяпка была небольшая собачка, она жила у нас во дворе, даже на улицу не выбегала, а я во вто­ром классе обожала книжку «Мы все из Бюллербю», там у одного мальчика есть собака, прямо его соб­ственная, и мне страшно захотелось иметь собаку, чтобы она была моя и только моя.

Тогда я подошла к папе и сказала, что хочу собаку, которая будет только моя. А он сказал, что я ещё мала, что детям собак не покупают, это не игрушка. А потом я и думать забыла о собаке, наверное, я и правда была слишком мала. Но как-то осенью, уже в четвёртом классе, я убирала свою комнату — мама заставила — и опять нашла эту книжку и подумала, что теперь, ко­гда я уже подросла, мне могли бы и разрешить собаку.

С первого раза папа вообще не стал меня слушать, он рубил дрова и даже не остановился, пришлось уйти.

Маме я пока решила ничего не говорить, потому что у неё теперь были близнецы, Нина и Юлия, и она ни о чём другом и думать не могла, к тому же она всё равно бы сказала, что собака — слишком доро­гая забава и чтобы я не болтала чепуху. Да ещё на­помнила бы, как я хотела играть на трубе — но я же действительно хотела, пару недель, пока не поняла, как это трудно, — и что у нас вообще-то есть Тяпка.

Не знаю точно, почему я тогда не сдалась, может, я всегда такая, папа говорит, что я страшно упрямая. Наверное, чем яснее я понимала, что это дохлый номер и мне никогда никакую собаку не купят — хотя бы обычную дворнягу, только большую, как Бы­стрый из той шведской книжки, — тем сильнее мне её хотелось.

Как раз приближалось Рождество, и я решила, что закажу собаку в письме Ежишеку. Я, конечно, не верю ни в какого Ежишека и знаю, что подарки покупают родители. Так что я никогда ничего рос­кошного не получаю, у нас же нет денег: папа работает в лесу, а мама не ходит на работу, потому что сидит с малышками дома.

И я ведь не просто так написала про собаку, я слы­шала однажды по телевизору в пивной, что можно взять собаку из приюта, причём совершенно бесплат­но — правда, корм всё равно надо покупать, но Тяпка вон подъедает остатки ужина, и ничего.

Я написала очень красивое письмо Ежишеку и со­баку нарисовала, точнее разных собак, чтобы ясно было, что сойдёт любая. Но мама потом зашла ко мне в комнату и сказала, что так нельзя и чтобы я заказа­ла что-то другое: может, я хочу телефон или ещё что, как у других детей в классе, какой-нибудь не самый дорогой они всё-таки осилят, а телефон бы мне при­годился, все давно уже с телефонами ходят. Или теле­визор дома, или компьютер. Но мне-то ничего не хо­телось, кроме собаки.

Мама погладила меня по голове и сказала: — Мартина, не дури.

Интересно, а взрослые понимают, что, когда они так говорят, это действует ровно наоборот и я ни о чём другом даже думать не смогу, пока мне не купят собаку? Ну или не возьмут из приюта.

У нас дома нет ни телевизора, ни компьютера: телевизор недавно сломался, и родители решили, что новый не нужен, компьютером они не пользу­ются, зачем его тогда держать. А телефон есть толь­ко у папы — старый, кнопочный. Так что до моих одноклассников мне далеко. К счастью, я дружу с Франтой Мусилом, у него дома та же история, хотя у его родителей денег, может, и хватает, но они счи­тают, что это всё лишнее и дети не должны торчать за компом, у них даже стоит дома один компьютер, но ни Франта, ни Кая за ним не торчат, на нём только дядя Станда работает. А ещё они все вегетарианцы, а мама так вообще веган — это значит, что она не ест ни сыр, ни яйца, даже от наших счастливых кур, ко­торые не сидят в тесной клетке и не ходят облезлые, с безумным взглядом и с переломанными ногами и крыльями.

Таких кур я тоже видела по телевизору, когда он ещё не сломался, и с тех пор ем только наши яйца, в жизни не съем покупное, этим я как бы показываю, что мне жалко кур, хоть они и безмозглые и постоян­но кудахчут, терпеть не могу этого кудахтанья. Хотя тоже бред, конечно: родители ведь никогда не по­купают яйца в магазине, ну так никто и не узнает, что я против разведения кур в этих клетушках.

С папой разговор вышел короче, но ещё хуже.

Сначала я сказала, что хочу собаку, а он сказал, что если я не перестану долдонить одно и то же, то не получу ничего, я этого добиваюсь?

Я молчу, потому что собака — моё последнее сло­во, и тогда папа говорит:

— Значит, школьные принадлежности и всякое та­кое. И, может, новые зимние ботинки. Что скажешь?

Я опять молчу, я понимаю, что папа не шутит, но и понимаю, что если сейчас уступить, то собаки мне не видать как своих ушей, а я же хочу собаку. В конце концов папа пожал плечами и пошёл по сво­им делам, только велел мне помочь ему накормить кроликов, и я поплелась за ним.

Мама говорит, что я своим упрямством испорчу себе Рождество.

Папа говорит, чтобы я бросила свои штучки, не то он не выдержит и всыплет мне хорошенько.

Юлия ничего не говорит, она вообще не разгова­ривает, хотя ей уже полтора года. А вот Нина, на­оборот, всё время лопочет, правда только «мама», «ам-ам» — значит «есть» — и «ба» — значит «ба-бах», когда она что-нибудь швыряет на пол, ей это очень нравится.

Я уже сгораю от нетерпения, потому что мои делают вид, что сюрприза не будет, но я-то знаю, что на Рождество родители должны исполнять жела­ния ребёнка, а они просто притворяются, нарочно мне говорят: «У тебя ещё есть время заказать что-ни­будь другое».

Но вот в сочельник папа позвонил в колокольчик, хотя мама сказала, что он пошёл в сарай за дровами, и я бросилась в комнату (интересно: папы там нет, и окно, куда бы он мог выскочить, закрыто, надо бу­дет проследить в следующем году, как это получается) — а под ёлкой ни собаки, ни коробки, в которую она бы поместилась.

Я чуть не расплакалась, но потом решила, что, мо­жет, они держат собаку в соседней комнате, чтобы в нужный момент выпустить, и успокоилась, а мама с Юлией и Ниной стали раздавать подарки. Близняш­ки хотели сами всё разворачивать, они вырывали по­дарки друг у дружки и по очереди ревели: одна раз­ворачивает, вторая ревёт. Так они развернули и мои подарки — зимние ботинки, шапку с шарфом и три книжки, а потом Юлия начала разворачивать теле­фон, и тут-то до меня и дошло, что никакой собаки не будет. Когда Юлия наконец протянула мне пода­рок, я спрятала руки за спину: не буду брать, — а по­том тоже разревелась, выскочила из комнаты и стала натягивать сапоги в прихожей. Все вышли за мной в коридор, родители что-то говорили, но я их не слу­шала, выбежала без куртки на улицу, за калитку. Я бе­жала по шоссе, пока папа не догнал меня и не схватил, я отбивалась, но он держал крепко, от его куртки пах­ло опилками, и он отнёс меня домой на руках, хотя я уже большая.

Потом они мне всё объясняли и объясняли, только я всё это знаю, знаю, что собака — это ответствен­ность, что с ней много хлопот, да и денег уходит куча, и что одна собака у нас уже есть. Но от телефона я всё равно отказываюсь, спать ложусь очень грустная и решаю больше никогда с ними не разговаривать; правда, хватает меня только на два дня, и то с тру­дом: на Рождество мы много времени проводим дома, к тому же едем к бабушке с дедушкой. Как-то дед ку рил на улице, а я возвращалась с санками домой, это когда я ещё ни с кем не разговаривала, и тут он мне говорит:

— Я тебя понимаю, девочка, иметь свою собаку — это здорово. Но детям не дарят живых существ. То есть дарят, — добавляет он, — но это неправильно.

И я вспоминаю, что в марте у меня день рождения.

2

Такой задохлик

В результате собака мне досталась не в марте, а уже в феврале, потому что умерла Тяпка. Она была уже старая и зимой особо не высовывала нос из будки — а будка отличная, утеплённая, — но по утрам, когда я шла в школу, она всегда вылезала и как будто здоро­валась со мной, ну то есть не только со мной, а со все­ми, кто выходил из дома. Но однажды она не вылезла, а когда я вернулась из школы, то увидела, что она так и лежит съёжившись в будке, мёртвая и окоченелая. Папа и унёс её съёженную, а всё ведь промёрзло на­сквозь, и земля тоже, как могилу-то копать.

Я спросила, куда он её несёт, но мне никто не от­ветил.

Потом мы с мамой сделали для неё надгробный камень с крестом, и я зажгла свечку. Конечно, мне жалко Тяпку, но она уже была ста­рая, и это была не моя собственная собака. А теперь у меня будет своя собака, поэтому мне не так грустно. Только странно, что будка пустая, и Тяпкина миска с водой совсем замёрзла, и не нужно больше разби­вать лёд и доливать туда тёплой воды.

Через несколько дней, когда мы все сидели за ужи­ном, папа сказал, что у одного его знакомого лесниче­го есть щенки и он готов нам одного отдать — может, зайдём к нему завтра после работы? Я кивнула, само собой, и хотя папа и сказал «нам», всё же это будет моя собственная собака.