Ролан Барт о Ролане Барте

Ролан Барт о Ролане Барте

ЗАЧЕМ СЛУЖИТ УТОПИЯ

Зачем служит утопия? Чтобы создать осмысленность. По отношению к действительности, к моему настоящему утопия образует второй член оппозиции, позволяя переключать знак: становится возможным дискурс о
реальности, я выхожу из афазии, куда ввергает меня смятение от всего, что не ладится во мне и в мире, где я живу.
Утопия близка писателю, потому что писатель – это смыслодаритель: его дело (или наслаждение) – дарить смыслы, давать имена, и делать это он может лишь постольку, поскольку есть парадигма, переключение да/
нет, чередование двух значений; мир для него похож на медаль или монету с обоюдочитаемой поверхностью, где на оборотной стороне его собственная реальность, а на лицевой – утопия. Скажем, Текст – это уто-
пия; его функция (семантическая) – делать значимыми наличные в настоящем литературу, искусство, язык, объявляя их невозможными; еще не так давно литературу объясняли ее прошлым, сегодня же – ее утопией;
смысл утверждается как ценность, и утопия делает возможной такую новую семантику.
В революционных сочинениях всегда мало и плохо изображались бытовые задачи Революции, то, как понимается ею наша завтрашняя жизнь, – то ли подобное изображение грозит размягчить нас и обессмыслить сегодняшнюю борьбу, то ли, что вернее, политическая теория стремится лишь утвердить реальную свободу постановки человеческих вопросов, не предрешая никакого ответа на них. В таком случае утопия – это табу Революции, а писатель обязан его нарушать; он один лишь и может рискнуть изобразить такое; подобно священнослужителю, он берет на себя эсхатологический дискурс; он замыкает собою этический цикл, отвечая на исходный революционный выбор (то, отчего люди делаются революционерами) финальной картиной новых ценностей.
В «Нулевой ступени…» утопия (политическая) имеет форму (наивную?) социальной всеобщности, так что она может быть только прямой противоположностью наличного зла, а ответом на разделенность может стать только грядущая нераздельность; в дальнейшем же возникает хоть и зыбкая и полная трудностей, но плюралистическая философия – враждебная омассовлению, тяготеющая к отличию, то есть в общем фурьеристская; и тогда утопия (по-прежнему сохраняемая) состоит в том, чтобы вообразить себе общество разбитым на бесконечно мелкие части, чья разделенность носила бы уже не социальный, а потому и не конфликтный характер.

ПИСАТЕЛЬ КАК ФАНТАЗМ

Наверное, уже не осталось ни одного подростка, у кого бывал бы такой фантазм – быть писателем! Да и с кого же теперь брать пример – не в творчестве, а в поведении, в позах, в этой манере ходить по свету с записной книжкой в кармане и с какой-нибудь фразой в голове (таким я воображал Жида – ездит то в Россию, то в Конго, читает классиков и, ожидая очередного блюда в вагоне-ресторане, делает записи у себя в книжке;
таким я и увидел его в действительности однажды в 1939 году, в зале ресторана «Лютеция», – он ел грушу и читал книгу)? В самом деле, фантазм внушает нам такой образ писателя, какой виден в его дневнике, – писатель минус его книги; это высшая форма сакрального – отмеченность и пустота.