Ролан Быков «Давай-давай, сыночки!» О кино и не только»

О книге: 

Ролан Быков (1929–1998) — режиссер театра и кино, актер, педагог. На его счету одиннадцать фильмов («Айболит–66», «Телеграмма», «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», «Чучело» и др.), сотни ролей в кино, создание Фонда детского кино и телевидения и попытка возродить детский кинематограф в России девяностых.

Дневники Ролана Быкова «Я побит — начну сначала!», изданные в 2010 году, стали бестселлером.

Книга «Давай-давай, сыночки!» (так кричал командир партизанского отряда Локотков в фильме «Проверка на дорогах») стала ее логическим продолжением. В нее вошли статьи, письма режиссерам, коллегам-актерам и писателям, воспоминания о работе с Андреем Тарковским, Нонной Мордюковой, Михаилом Роммом и многими-многими другими.

«ТРУДНО ЛИ ВЫУЧИТЬ РОЛЬ НАИЗУСТЬ?»

Спектакль окончен. Праздничные огни театрального подъезда погашены, и зрители давно разошлись. Только на другой стороне полутемного театрального переулка прячутся небольшие стайки юных зрительниц, ожидающих, когда появятся из актерского подъезда их любимцы. Самые робкие провожают артистов издали, те, что посмелей, решаются обратиться к ним со своими затаенными вопросами…

— А скажите… трудно выучить роль… наизусть?..

(И сколько бы мне ни задавали в жизни этот вопрос, я всегда чрезвычайно терялся, не зная, как на него ответить. Он безошибочно рождал во мне чувство обиды и неловкости. Это обыкновенный наивный вопрос из сотен тех наивных вопросов, с которыми часто обращаются к артистам, но именно в нем всегда почему-то скрывался для меня какой-то враждебный смысл…)

НЕ НАЙДЕТСЯ ЛИ У ВАС ЗАКУРИТЬ?..

…А мне больше всех нравится Бармалей.

Он самый сильный, он всех убивает и грабит…

Из обсуждения пьесы о докторе Айболите в младших классах школы

Спектакль окончен. Праздничные огни театрального подъезда погашены, и зрители давно разошлись. Поздно. Надо бы успеть в магазин, купить чего-нибудь на завтрак, да пачку папирос на ночь. Завтра с утра репетиция нового спектакля, в котором мне поручена роль Бармалея. Закончена работа за столом, давно вышли на сцену, а роль не двигается с места.

Страшно хочется курить… Черт бы побрал этого Бармалея! Откуда я знаю, каким должен быть Бармалей, когда его и в природе-то не существует. «Маленькие дети, ни за что на свете не ходите в Африку, в Африку гулять», — приходят на ум знакомые с детства строки. Как на грех в детстве меня не пугали Бармалеем, так что даже нельзя вспомнить ничего из тех туманных представителей детства, которые так часто помогают. В детстве меня пугали «дядькой с мешком». Этот образ был совершенно конкретным, по дворам в то время ходили старьевщики, выкрикивая каким-то немыслимым образом: «Старрррье брреооом…» Они были старые, худые и небритые. Было страшно очутиться в мешке у такого старика, очень… Но Бармалей? Это же совершенно другое: во-первых, это разбойник, во-вторых, африканец, в-третьих, у него сабля, пистолет… И потом, у него есть слуги — какое-никакое, а он всё-таки начальство!..

Черт бы побрал режиссера! При распределении ролей он был в полном восторге: «Вы будете играть Бармалея! Представляете?» Я улыбаюсь, очень благодарю, но совершенно не понимаю, почему именно я. Режиссер потирает руки: «Бармалея всегда решали этаким огромным бандитом, а у нас он будет, наоборот, самым маленьким из всех!» Снова улыбаюсь, снова благодарю, но ничего не могу понять: а зачем это нужно — наоборот? Все поздравляют — роль действительно хорошая, но как к ней подступиться? И теперь уже не просто Бармалей, а «маленький Бармалей» — полный туман в голове! Теперь режиссер, разумеется, недоволен мной и каждую репетицию, глядя куда-то мимо меня, раздраженно говорит: «Вы никак не можете нащупать его действенной линии, никак! Просто не знаю: что с вами делать?!»… При чем тут действенная линия?

…Эх! Прошел мимо магазина. Возвращаться не хочется. Пройдусь — дойду до следующего, очень хочется курить…

…Нашему завлиту кажется, что весь вопрос в том, что я не могу нащупать сказочности в этом образе; товарищи говорят разное: кто советует играть страшного, кто смешного, а кто прямо заявляет — откажись от роли!

…Черт бы побрал, автора, завлита, товарищей и меня самого! Ну что за нелепая черта: всегда всё ясно в роли у партнера и никогда ничего не ясно в собственной!..

…Вокруг вечерняя Москва. Тот самый час, когда все, кто торопятся, давно уже дома. Улицу Горького заполонили гуляющие, праздношатающиеся, влюбленные… До чего хочется, плюнуть на все и хоть один вечер пройтись спокойно по нарядным московским улицам, и никакого тебе Бармалея!.. Эх, опять прошел мимо магазина, придется теперь тащиться до дежурного, поздно.

…Эх, Бармалей!.. Можно и отказаться от тебя, но где-то в глубине души чувствую, что это всегда так, — каждая роль, самая маленькая, данная тебе в страничках напечатанного текста, сопротивляется тебе неистово, как осаждаемая крепость. Не знаю, как у других, — у меня так бывало сплошь! Но это не успокаивает, и кажется, что вот теперь-то пришел тебе черед завалиться и не преодолевать этого беспощадного сопротивления…

…Покурить бы! Вот тебе и на: уже дежурный магазин закрыт, а я оказался где-то на набережной. Очнулся от хохота. Неподалеку, показывая на меня пальцами, веселится компания школьников. Видно, я разговаривал сам с собой — дурная привычка. Надвигаю пониже шляпу, смотрю на них, как будто это именно они виноваты во всех злоключениях с Бармалеем, и бормочу сквозь зубы: «Спать пора!»

Ребята перешептываются, кто их знает, может быть, это кто-нибудь из наших юных зрителей; так и есть. Идем вместе. Тонкий юноша, оттеснив развеселившихся ребят, солидно сопит рядом.

— Вам куда? — спрашиваю, стараясь из последних сил казаться вежливым.

— Туда. А вам?

— А мне в другую сторону, — говорю с извиняющейся улыбкой.

— Ничего! Мы вас проводим! — веселым хором кричат ребята.

И снова идем. И снова молчим. И вдруг:

— Скажите, пожалуйста… А трудно учить роль… наизусть?

Вместо ответа долго молчу и вдруг обращаюсь к ним с совершенно непедагогическими словами:

— Из вас никто не курит?.. Не найдется ли папиросочки?

Ребята молча достают каждый по пачке:

— Берите… Берите еще!

— Спасибо, у меня дома есть… — зачем-то говорю я, прощаюсь и иду дальше. Жадно курю…

Помню, в школе был у нас педагог по истории. Было это в эвакуации. И звали мы его Бармалеем. Это был очень хороший человек. Больной и бледный, очень худой и высокий, он пользовался большим уважением в школе и получил такое прозвище только потому, что направо и налево ставил двойки. Однажды за очень хороший с точки зрения всего класса ответ поставил нашему завзятому отличнику четыре, все возмутились. Он ответил тихо и спокойно: «На пять знаю я — вы знаете на четыре»…

Совсем уже поздно. Вскакиваю в троллейбус, через несколько минут дома. Есть не хочется. Снова хочется курить. Черт бы побрал этого Бармалея.

Режиссер ведь у нас новатор, изящная выдумка, ничего не скажешь, — маленький Бармалей. Не знаю, за кого нашим юным зрителям будет страшнее: за здоровенную собаку Авву, которую исполняет мой атлетического сложения товарищ, или за маленького несчастного заморенного Бармалея.

И вдруг в темной комнате чувствую, как у меня краснеют уши, — вспомнил сегодняшнюю репетицию: какой стыд! Я выл, завывал, пыжился… Мне в перерыв наша вахтерша сказала слова, полные соболезнования: «И чего ты, милок, так завываешь? Дети-то, небось, поиспужаются!»

Сил нет, хочется курить! Вышел на ночную улицу — никого. Милиционер мирно спит в «стакане» — на светофоре спит желтый свет. Чертыхается в машине шофер с огромными усами. Кричу:

— У вас нет закурить?

— Держи!.. Заснул он там, что ли? — грозно спрашивает меня шофер.

— Наверно… А вы погудите.

— Ну уж нет… тогда и вовсе продержит…

С удовольствием затягиваюсь дымом…

— Видел тебя в кино, — добродушно говорит шофёр… и спрашивает: — А скажи трудно учить роль наизусть?..

Пожимаю плечами:

— Нет, — говорю.

Шофер вздыхает с откровенной завистью.

— Я ведь пробовал играть у нас в клубе. Ничего. Так — всё получалось, но вот роль выучить — просто нож острый. Плюнул и ушел. И теперь детям не велю. Чего зря время тратить!

Не забыть бы завтра купить папирос…

 

Утро вечера мудренее. Утром всё кажется проще и яснее. Отличная все-таки роль этого Бармалея. И великолепно придумано режиссером — маленький Бармалей. Неожиданно. В самой неожиданности уже большая сила. Дело не в оригинальничании — тут простой расчет на неожиданность, явный выигрыш в «сражении» с фантазией зрителя, тем более юного зрителя. И автор человек с большим юмором — очень хорош всегда у него текст…

В холодильнике оказалось полно еды: колбаса, яйца… вскипятим чай и будем царски завтракать…

Мы еще потягаемся с тобой, грозный Бармалей… Надо только не забыть купить сигареты. Приходит в голову, что, наверно, основная ошибка идет из-за того, что я всё время хочу превратиться в кого-то другого, в большого, огромного Бармалея, именно в того, каким я не смогу быть… Не надо пыжиться; допустим, Бармалей был именно таким — что же за характер у него? Тогда он вдвое, втрое, вчетверо — разбойник! Это же ясно! Хотя всё это теории. Посмотрим на репетиции!

Чайник выкипел, позавтракать не успеваю, сигареты снова не куплены, но настроение боевое!

И так день за днем. От отчаянья стал на одной из репетиций на ходули — получился громадным. Убегал, взяв ходули в руки. Все смеялись. Вот он Бармалей, он только кажется страшным, на самом деле он не таков!.. Потом снова и снова ничего не выходит, снова брожу по улицам без курева, и снова ничего не выходит.

— Не пыжтесь! Сжимайтесь, сжимайтесь, наоборот, — кричит из зала режиссер.

Почему сжиматься? Внутренне посылаю режиссера к черту, внешне благодарю его, и вдруг приходит на ум фраза Шолохова: «Иная в три узла завяжется, а своего достигнет. Ужасно ушлое это животное женщина»! Вспоминаю и смеюсь. Режиссер сердится!

— В чем дело?

— Извините, нельзя ли сцену сначала.

— Нельзя!

— Мне кажется, я что-то понял, мне надо попробовать.

— Пожалуйста!

Пробую. Пробую и чувствую, что мне не мешают ни руки, ни ноги, от нахлынувшей горячей отчаянной злости не могу говорить. Задыхаюсь, как задыхаются от злости маленькие собачки, и при этом пытаюсь завязаться в три узла. Буквально переплетая руки и ноги…

В зале смех, в перерыве режиссер говорит: «Наконец-то вы начинаете нащупывать действенную линию». Завлит довольна, в образе начинает появляться сказочность. Товарищи снова толкуют разное: видишь, я говорил пострашней, другой говорит — видишь, я говорил посмешней. А третьи заявляли: «Отказался бы от роли, был бы дураком».

Но еще не всё, снова и снова ничего не выходит. Не выходит и не выходит. И в этом, поверьте, нет ничего романтического — это обидно и больно. Это выматывает, мучает. И приходит в голову, что профессия актера с какой-то стороны состоит именно в том, что у тебя ничего не выходит! Не выходит то главное, то второстепенное, и так до самого последнего момента: и до премьеры, и после нее.

Ролан Быков «Давай-давай, сыночки»