Рональд Фрейм «Хэвишем»

Он не вернется.
Никогда не вернется.
Я вольна делать что вздумается.
Захочу – надену свадебное платье, дабы поглумиться над легковерными девами. Слышите мой смех, жестокий, безжалостный? Как много эта глупость значит для них, в ней все их надежды, и они не видят, как жизнь будто нарочно обманывает их.
Полюбив, ты отдаешь себя в заложницы судьбе. Чем самозабвенней любишь, тем верней будешь обманута.
Ты можешь целый день щеголять в белом шелке, фате и атласных туфельках, но ничего не изменится, и изменник не обратится в верного супруга.
Есть лишь один способ разрушить предрассудок – не подчиниться ему.
Ни один кудесник не наколдует счастья. Молитвы о счастье не найдешь в часослове. Платье – это всего лишь платье, туфли – всего лишь туфли, сшитые где-нибудь в грязной сапожной мастерской.
Взгляните на меня, вот мой шлейф, вот фата. И в чем тут волшебство? Так губят нас мужчины. А бедные девы, наивные дурочки, продолжают верить.

Взгляните на меня. И пусть кровь стынет в жилах при одном взгляде.
Берегитесь. Остерегайтесь.
Иначе будете страдать, как страдаю я.

Любовь, верность, семейное счастье.
Глупые мечты, что испарятся с рассветом.

***
Я вернулась в свою бывшую спальню с будуаром, вновь водворилась там.
– Принесите свадебное платье.
Фата укрыла волосы. Издали никто не угадал бы, сколько мне лет; я казалась молодой.
– Принесите туфли. Запасную пару.
Туфли были неношеные. Я надела, и они сразу пришлись по ноге.
– Оставьте меня, прошу. Прочь.
Я села перед зеркалом. Откинула фату. На чисто вымытом лице явственно проступали все разрушения. Их вновь придется скрыть. Без лица вся картина распадется на части.
Итак…
Слой белил.
Слой пудры, духи.
Губы подкрасить, глаза подвести черным карандашом, чуть приподняв уголки.
Я проделала все это дважды, нанеся для верности еще один слой краски.
Отныне Сатис-Хаус станет памятником прежней Кэтрин Хэвишем, обратится в склеп, в мавзолей.

***
Свежий воздух проникает всюду, все разрушает.
Не пускайте его в комнату.
Не пускайте сюда свежий воздух; тогда удастся сохранить все в первозданном виде. Все останется как есть. Время утратит над нами власть.
Я отдала распоряжения.
Двери держать закрытыми. Если кто-то входит или выходит, закрывать сразу, сию же секунду.
Окна не открывать. Солнце, великий разрушитель, вершит свое дело с обманчивой улыбкой; поэтому в комнатах, где я бываю, ставни должны быть всегда закрыты, а шторы задернуты.
Ведь даже солнцу можно лик затмить…
Чтобы было светло, зажечь свечи в канделябрах.
Огонь в каминах должен теплиться, но не трещать, чтобы не тревожить недвижный воздух.
Слуги непонимающе таращились на меня. Но мои распоряжения были продиктованы лишь здравым смыслом.

И все-таки я есмь, я жив – болит
Душа, но я живу – в забвенье, в горе,
В ничтожестве, часы и годы для
Под вечный шум немолкнущего моря,
Как на песке руина корабля .

Я также велела остановить все часы в доме. Пусть все они показывают без двадцати девять – час рокового удара. Их стальным сердцам не суждено больше биться. Пусть в мавзолее царит торжественное безмолвие.
Я всего лишь прислужница у алтаря. Я буду ревностно исполнять ритуалы, чтобы ниспровергнуть идею верности. В свадебном платье, всем напоказ, чтобы стать тенью; от меня и осталась лишь тень.

***
День как ночь. Ночь как день. В гробнице нет ни дня, ни ночи.
Я делала все то же, что и в то утро. Пудрилась, румянилась, подводила глаза, выщипывала из бровей упрямые волоски.
На моем туалетном столике, по бокам трехстворчатого зеркала, стояли два подсвечника по пять свечей. При их ярком свете я видела то, что хотела видеть.
Не женщину перед зеркалом, а девушку, что сидела здесь давным-давно, ясным майским утром, готовясь распрощаться с прежней жизнью и встретить новую.

В холодное время года – mois noirs – воду по моему приказанию держали в свинцовом сосуде, чтобы не замерзла.