Сергей и Дина Волсини «Лали»

Передо мной открывают дверь, я вхожу в номер и замираю. Одним вдохом охватываю все, что есть вокруг, поворачиваюсь к Никите и на его «Ну как, я угадал?» со всей серьезностью отвечаю: я хочу жить так всегда. Воздушная комната, вся в солнечном свету, кровать, на которой хочется лежать поперек, чтобы лучше ощущать ее безразмерную огромность, и море, такое близкое, что слышно, как перебирают по камням ласковые волны; на рассвете мы вылезаем из нашего царского ложа и перебираемся на балкон, здесь стоят кожаные шезлонги, мягкие, как диваны, и мы укладываемся на них, прихватив с собой подушки и одеяла, теплые от наших тел; носы щекочет острая прохлада, мы прячемся от нее, прижимаясь друг к другу крепко как только можно, и спим в обнимку сладким утренним сном под первые лучи солнца и серебристый плеск воды под нашими ногами.
Громадные креветки в кокосовом кляре на обед. Ведерко с мидиями на ужин. К нему ризотто с черной икрой и пышные каннеллони с чипсами из тыквы и подкопченного лосося. Заказывает всегда Никита, мне предстоит только пробовать и урчать от удовольствия, запивая еду пронзительным вином цвета июльской соломы. После очередного блюда мы откидываемся в креслах и некоторое время молча смотрим друг на друга, раздавленные тотальным блаженством от вкусов, ароматов и окружающих лиц, от музыки, от воздуха, от нахлынувших чувств и от будущего, которое прямо сейчас становится нашим настоящим. В моем сердце расцветает предвкушение совсем другой жизни. Никита не сводит с меня глаз. Он молчит, но я вижу, что он думает о том же.
С площадок, с веранд, из-за деревьев – куда ни глянь, отовсюду здесь открывается броская, совершенная красота. Яхты белоснежны, море по-картинному лазурно и покойно, официанты чопорны, а от хорошо одетых людей вокруг веет роскошью и удавшейся жизнью. В воздухе пахнет сладковатым жасмином, напоминающим нам с Никитой нашу дворовую московскую сирень, а чудные желтые деревца, сотканные из облаков золотистого пуха, оказываются мимозой и заставляют нас смеяться, вспоминая о жухлых веточках, подносимых учительнице на восьмое марта. Была еще какая-то старинная вилла, не то Ротшильдов, не то Ришелье, и там – сады и длинные поляны роз. Мы вдыхали их упоительные ароматы и целовали их гладкие, будто только что вылупившиеся из яйца, шарики-головки, и в номере у меня еще долго стоял запах роз от букета, подаренного Никитой. А потом была прогулка на вертолете. Тонконогая стрекоза с красавцем-командиром за штурвалом подняла нас в небо и понесла над домами, совсем не высоко и от этого особенно ошеломительно; дух захватывало оттого, как мы кружили над морем, опускаясь низко к воде, и вздымали к холмам, чуть не касаясь вершин. Мы летели, смеялись и визжали, и там, на высоте Никита вдруг прижал меня к себе и сказал мне в самое ухо – счастье мое. Сердце екнуло. Вот оно, счастье. Я знаю его в лицо. Я помню, как оно звучит. Я закрываю руками глаза. По щекам у меня текут слезы…
– Что это с тобой? Транс? Новый метод от твоего русского? Смотри, не увлекайся, а то улетишь куда-нибудь раньше времени, как мы тебя возвращать потом будем? Этим ребятам нельзя доверять. Они же сами не понимают, с чем имеют дело!
На стул передо мной опустился Китаец.
– Так по какому случаю слезы? Призываешь сезон дождей? Зря стараешься. Для дождей еще слишком рано. Ну, рассказывай. Я хочу знать.
Я сказала, что вспомнила свое счастье.
– Да ну! А почему рыдаешь?
Почему рыдаю? Он еще спрашивает! Счастье было у меня в руках. Я сама и была этим счастьем для Никиты. А он для меня. А теперь…
– Стоп, стоп, стоп! Давай-ка, во-первых, по-английски. Не думаешь же ты, что понимаю этот твой русский. И объясни нормально, с самого начала.
Что тут объяснять? Мы были с Никитой, и мы были счастливы. Это было наше первое путешествие, оно случилось меньше, чем через месяц после нашего знакомства. Когда мы встретились, мы оба допоздна торчали на своих работах, на свидания бегали в промежутке между деловыми встречами, и однажды Никита сказал, что увез бы меня из Москвы, чтобы наконец побыть со мной чуть дольше, чем перерыв на обед, – я мечтала о том же. Он сказал, что отменит все и сейчас же купит билеты на завтра, если я обещаю сделать то же, – и мы договорились. Я никогда не была легкой на отношения, но с Никитой все было по-другому, и я была другой. Встреча с ним все во мне перевернула. Никита был как океан, как небо, в которое хочется окунуться и оставаться там всегда, – такое спокойствие от него исходило. Он дарил не просто любовь, он давал ясность, дороже которой нет ничего на свете. После целой жизни споров и перипетий, брыканий и разочарований, непонимания то самой себя, то всех вокруг, после горького осознания, что человека, который поймет меня, на этом свете, похоже, просто не существует, и искать его дальше не имеет смысла, таким облегчением было встретить Никиту! У него были ответы на все мои вопросы. Он знал меня так, как будто все эти годы жил где-то рядом со мной. В нем было все, чего я хотела от жизни, все, чего я ждала от родителей, от подруг, от друзей, от книг – и не могла получить. С его появлением прекратились все сомнения, все глупые споры ни о чем. Другие люди отделились, отдалились, стали не так нужны. Зато пространства для меня самой стало больше, вдруг появилась моя жизнь – нечто самостоятельное, не связанное ни с работой, ни с мамой, ни с чем-то еще, – до сих пор я и не знала, что она существует. Что бы ни происходило, как бы я ни уставала, на каких бы трудных переговорах ни сидела, стоило мне подумать о Никите, и небо надо моей головой прояснялось. Я знала, теперь у нас с ним своя жизнь – свой дом и свои планы, – и трудности исчезали. Все в мире вставало на свои места.
На наше первое официальное свидание я явилась с трехчасовым опозданием из-за внезапного совещания, с которого нельзя было уйти. Меня лихорадило, я боялась, что он обидится, не дождется меня, что у него испортится настроение, и вообще изменится мнение на мой счет. Когда я влетела в фойе кинотеатра, на мне лица не было. Романтичный флер, в котором положено ходить на свидания, давно меня покинул, я была растрепана и взвинчена до предела и, увидев Никиту, чуть не расплакалась от нервов. Ноги сваливались с каблуков, меня трясло, я с утра ничего не ела. Он усадил меня на диванчик. Я открыла рот, чтобы объяснить ему все, но посмотрела на него и поняла, что он и так все знает. Если есть на свете бог, то он смотрит именно так. Я скинула туфли и забралась с ногами на диван. Никита обнял меня и молча погладил по спине. Его невозмутимый настрой поглотил всю мою тряску. Меня затопило облегчение оттого, что все закончилось хорошо. Я испытывала нечто среднее между благодарностью к нему, раскаянием неизвестно за что и острым приступом счастья. Усталость как рукой сняло. Я почувствовала, что время еще есть, что свидание все-таки состоится, что я полна сил, что ужасно проголодалась и что, кажется, я люблю этого человека. Мы побежали в ресторан. А потом была наша первая поездка – наш первый отель, наш первый долгий воскресный завтрак, наши первые дни и ночи, когда вместе каждую минуту, наши первые фотографии, наш первый альбом, в нем лазурные берега и морские дали…
– Да где, черт возьми, все это происходило?
– Как где?  Разве я тебе не сказала? В Монако.
– В Монако? – Рот у Китайца скривился в недоверчивой ухмылке.
Понимаю. Глядя на меня, не скажешь, что я бывала в Монако. Я чуть снова не залилась слезами:
– Представь себе! Были в моей жизни времена и получше.
– Это-то как раз меня не удивляет.
– Правда? А что тогда?
– Хм. Монако…
– Да что не так с Монако?
– Знаешь, я не думаю, что это лучшее место на земле.
– Да ты там был хоть раз?!
– Представь себе, – передразнил он меня. – Есть у меня парочка приятелей, которые там живут.
Теперь я смотрела на него, не веря.
– А где, ты думаешь, я просадил свою лодку? Кстати, тридцатиметровую. И, что особенно неприятно, практически новую.
Я и забыла, что для кого-то Монако это всего-навсего казино. Мое Монако другое. Мое Монако – это место, в котором собрано все самое лучшее, что есть на земле. В моем Монако все, начиная от булочки на завтрак и подарков, приготовленных для меня отелем, и заканчивая флотилией дорогостоящих яхт и армией поваров, создающих шедевры в местных ресторанах, – все имело оттенок наивысшего качества. Все здесь было восхитительно, роскошно, божественно вкусно, красиво как нигде в целом свете и исключительно благополучно. По-моему, это и есть рай.
Узкие глазки Китайца даже расширились от удивления.
– Что ж, я не виновата, что ты упустил все это, сидя в казино.
– То, что ты мне сейчас рассказала, это не Монако.
– А что же это по-твоему?
– Это называется любовь, дорогая моя.
– Любовь?
– Монако тут вовсе ни причем. И тоскуешь ты не по Монако вовсе. А по тому, какой ты там была. И как ты там любила.
Вот те на. Что ж, значит, все еще хуже, чем я думала. Я потеряла не просто Монако, я потеряла любовь. Глаза у меня снова наполнились слезами.
– Слушай, на вот, накапай мне полчашечки. – Он пододвинул мне пустую чашку из-под моего капучино. – Я слышал, девичьи слезы помогают от радикулита.
Тоже мне, шутник.
– Да хватит лить слезы! Чего плакать-то? Радоваться надо!
– Чему же тут радоваться?
– Твое сердце знает, что такое любовь.
– Только любить-то мне уже некого, а-а-а… – Еще никогда мне не было себя так жалко, слезы сами катились из глаз.
– Ты заблуждаешься.
– Нет, это ты заблуждаешься. Ты не знаешь… Мы с Никитой больше не вместе!..
– ..? – Мохнатые брови поползли вверх, и его монголоидное лицо, насколько это возможно, изобразило крайнюю степень изумления.
– Никита – это мой мужчина… У меня больше нет мужчины. Теперь понимаешь?
Он покачал головой, мол, вот ведь дурочка, и встал из-за стола.
– Дорогая моя, чтобы любить, не нужен мужчина. Чтобы любить, нужно только сердце.