Том Риис «Ориенталист»

Глава 10

Любимец веймарской прессы

Льву Нусимбауму, писавшему под псевдонимом Эсад-бей, было всего двадцать четыре года, когда вышла в свет его первая книга – «Нефть и кровь на Востоке». Через двадцать два года после ее издания он умер, успев написать как минимум четырнадцать книг, не считая двух романов, подписанных псевдонимом Курбан Саид, то есть в среднем по одной книге в пятнадцать месяцев. Я обнаружил, что полную библиографию его трудов составить нелегко, даже если использовать библиотечные каталоги и Интернет: то и дело обнаруживаешь какие-то новые названия, будь то биографии Ленина и Сталина, биография Николая II, история мировой нефтяной промышленности или исследование о российской тайной полиции. Лев одновременно писал биографии Магомета и Сталина, причем они вышли в свет, когда автору не исполнилось еще двадцати семи лет. Обе стали международными бестселлерами, и их тепло приняли читатели – за цветистость стиля, за способность автора проникнуть в существо этих двух столь разных исторических фигур. Биография Магомета – единственная из книг Льва, которую постоянно переиздавали на разных языках, и самая первая рецензия, в «Нью-Йорк таймс», сразу после ее выхода в свет, уже подытоживала характерные особенности этого произведения: «Структура этой прекрасной книги – словно персидский ковер. Под ногами вы чувствуете материал. А глазами воспринимаете ее волшебство. Мы прочно ступаем по тому, во что мы не можем не верить, мы взираем на то, что находится вне пределов веры, и остается лишь один вопрос: как возможно, не разрушив замысла книги, всего ее композиционного узора, отделить достойное доверия от того, чему верить все же не следует».

Книги эти прекрасно читаются и спустя восемьдесят лет, в немалой степени потому, что даже самые скучные сведения (например, анализ механизмов ценообразования на нефть) Лев умел подать как кавказскую народную сказку. Его Сталин не похож на Сталина других авторов, а когда менее чем через год, в 1933 году, вышла следующая книга Льва – о Советском Союзе, та же «Нью-Йорк таймс» напечатала заметку об этом в разделе новостей, предварив основной текст такой врезкой: «В этой книге изображена Россия, попавшая в тиски жестокости; Эсад-бей описывает принудительный рай для всех… Автор утверждает: большевики, в своем рвении создать новую религию, сами превратились в рабов, которых гонят на погибель» [1].

Пьянствовать, писать и издавать книги – вот, кажется, и все, чем занимались русские эмигранты в Берлине времен Веймарской республики. До 1924 года этот город был столицей эмигрантских издательств, поскольку бумага, типографская краска и водка были дешевы и имелось большое количество типографских кириллических шрифтов: они остались от типографий, существовавших здесь до революции, когда изгнанниками были те, кто теперь пришел к власти в России. Позднее инфляция вынудила значительную часть эмигрантов уехать в Париж или Прагу, а оставшиеся в Берлине составили более тесный круг – как правило, это были люди либеральных взглядов, в основном евреи, все те, кто желал обрести собственный голос уже на немецком языке. Лев стал, пожалуй, наиболее успешным представителем этой группы.

Однако, прежде чем он смог обрести собственный голос на немецком, Лев отшлифовывал стиль по-русски – свои тексты он зачитывал сначала одноклассникам, а впоследствии и тем русским, с которыми познакомился в университете. На литературных вечерах у Вороновых или у Пастернаков Лев представлял на суд слушателей свои стихотворения и «восточные сказки» – остроумно задуманные и написанные рассказы, что раздвигали границы жанра народных сказок.

Довольно скоро он стал появляться и в излюбленных эмигрантами кофейнях. Читал свои вещи в том же эмигрантском литературном клубе «На чердаке», что и молодой Владимир Набоков[2]. Пресса того периода времени свидетельствовала, что во время выступлений Льва слушатели бурно аплодировали. На следующий год он вступил в Клуб поэтов и писателей, членом которого стал и Набоков.

Однако Льва интересовала более широкая аудитория, и оттого эти чтения в кофейнях и «На чердаке» были последними в его жизни выступлениями на русском языке. Ведь он желал стать немецким писателем. В декабре 1931 года Клуб поэтов и писателей устроил свой второй крупный литературный вечер, и Эсад-бей был одним из тех, чье имя поместили на афише, чтобы привлечь публику, однако Лев на это выступление не явился. К этому моменту поэзия и художественная проза уже стали для него менее важны и интересны, нежели другие литературные жанры. Он оставил художественную литературу на много лет, а когда, наконец, вернулся к ней, то сумел создать подлинный шедевр, сочетавший динамичность журналистики с иронией и тонкостью восточных сказок.

Еще до появления в Германии послереволюционных русских эмигрантов эта страна была ведущей в мире по количеству изданий и качеству полиграфии. У немцев были лучшие в мире наборщики, печатники, наилучшая система распространения книг, хотя истинное тайное оружие германской книготорговли состояло в том, что тогда жители Германии читали запоем. Немецкий язык не был языком колоний, а потому не стал всемирным языком, так что основную часть всех изданных книг должен был поглощать внутренний рынок. В 1913 году, накануне Первой мировой войны, в Германии было издано тридцать пять тысяч названий! А в 1920 году германская книготорговля почти вернулась на довоенный уровень, сумев вывести на рынок за год тридцать тысяч наименований книг, хотя сейчас в это трудно поверить, учитывая послевоенную разруху, эпидемию «испанки» и революционные события. Сильно увеличилось и количество издателей: в первые годы Веймарской республики возникло восемьсот девяносто пять новых издательств, включая русскоязычные. Это было отчасти связано с дешевизной типографской краски, бумаги и полиграфических услуг, большим количеством наборщиков, талантливых редакторов, писателей, а главное – какие бы невзгоды ни обрушивались на головы немцев, они никогда не переставали читать.

Правда, к осени 1923 года гиперинфляция опустошила все рынки, и коммерческая деятельность любого сорта еле теплилась, так что пострадали и русские издательства, кафе и театры. Инфляция уничтожила не только немецкий средний класс, она также полностью ликвидировала сбережения многих русских эмигрантов, особенно тех, кто занимался какими-либо приобретениями в Берлине. С той осени новым центром эмигрантской русской литературы стал Париж, тогда как Прага превратилась в новый центр эмигрантского научного и академического книгоиздания. Когда после 1923 года основная часть русской эмиграции перебралась в Париж, среди оставшихся в Берлине эмигрантов оказалось немало евреев, так что Берлин на некоторое время превратился в центр еврейской культуры. Так, Институт еврейских исследований (YIVO) перевел сюда свою штаб-квартиру из Женевы; на политическом фронте активизировали свою деятельность социалисты-сионисты, за ними последовал и русско-еврейский «Бунд»[3].

Лев вступил в возраст зрелости именно в этой, новой, эмигрантской среде, где ассимиляция с немецкой культурой происходила более интенсивно. На этот раз ему повезло: он вовремя оказался в нужном месте. В 1923–1924 годах, когда Берлин переживал самые тяжелые фазы экономического кризиса, Лев учился. А к 1925-1926 годам, когда он уже мог предъявить свои добытые с таким трудом знания (Лев предлагал услуги эксперта по вопросам, тем или иным образом связанным с Востоком), немецкое издательское дело постепенно начало восстанавливать свое прежнее положение. С 1926 по 1930 год Берлин был центром европейской литературной жизни: здесь издавались десятки серьезных газет и один из лучших литературных еженедельников мира – «Ди литерарише вельт». В нем каждую неделю можно было ознакомиться с размышлениями Альфреда Дёблина об эстетике урбанизма, нападками Бертольта Брехта на буржуазный театр, рецензиями Вальтера Беньямина на последние зарубежные кинофильмы. Льву был всего двадцать один год, когда ему удалось познакомиться (возможно, через Пастернаков) с Вилли Хаасом[4], главным редактором «Ди литерарише вельт». И он сразу же стал одним из любимцев Хааса, вошел в ближний круг друзей этого обаятельного, наделенного сильным характером человека, который вскоре вывел Льва на первые роли в своем издании, тогда как остальные колумнисты журнала были, по крайней мере, вдвое старше его. Хаас называл его «экспертом по Востоку» своего еженедельника, и это было весьма своевременно. В чем бы ни была причина, заставившая Хааса взять шефство надо Львом (его способность увидеть невероятное сочетание таланта и энергии молодого писателя наверняка оказалась решающей), но Лев под псевдонимом Эсад-бей стал одним из трех наиболее плодовитых его авторов.

Первая статья Льва, вышедшая  в 1926 году, называлась «Вести с Востока» и представляла собой критический разбор статей журналистов в газетах Малайзии и Азербайджана. Из-под его пера выходили самые разные сочинения. От стихотворений Чингис-хана он мог перейти к проблемам современного кино. Так, в рецензии «Кино и престиж белой расы» он высказал глубокие, и поныне не потерявшие актуальности мысли о том, что отображение аморальности европейцев и американцев способно снизить уважение к Западу среди жителей Азии, особенно среди мусульман. Лев настаивал в своей статье на срочном создании позитивных образов западной культуры, если только «белая раса» не желает навсегда утратить уважение народов Азии, все более стремившихся к независимости. Он сделал репортаж о таком необычном событии, как «конгресс евнухов», – съезд бывших евнухов из дворцов и гарема османского султана, который они  провели в Константинополе. Написал положительную рецензию на первую немецкую биографию Ататюрка, сделав вывод, что Мустафа Кемаль «из всех турок по своей натуре человек наименее турецкий, способствовал победе западных ценностей в стране восточными средствами – хитростью, тиранией и обманом».

В своих ранних текстах Лев обращал особое внимание на тех лидеров Востока, которые знали, как использовать Запад для достижения собственных целей, – Ататюрка и,  позднее, шаха Резу Пехлеви, которым Лев восторгался. В 1930-х годах Лев также был одержим личностью Петра I, монарха, который успешнее, чем кто-либо еще, соединил Восток и Запад в ходе реформирования России. Лев испытывал по отношению к Петру и восхищение, и ненависть, однако в конце концов не справился с обилием материала и не сумел закончить биографию царя. Кто-то счел бы это напрасно упущенным временем, но Лев использовал  приобретенные в такой работе навыки для написания биографий Николая II и иранского шаха.

Серия статей о визите энергичного афганского монарха Амануллы-хана в 1928 году в германскую столицу, которые Лев написал для «Ди литерарише вельт», а также для ряда других изданий, позволила ему совместить собственное восприятие Востока и Запада с анализом политических событий. Хотя в статьях дан унылый географический и политический ландшафт Афганистана («страна населена дикими, враждующими племенами… которые ненавидят все иностранное и охраняют свои границы на небольших, некрасивых лошадках, пристально разглядывая вооруженные караваны, идущие издалека, и указывая им на пирамиды из черепов, которыми до недавнего прошлого здесь отмечали существующие границы»), в них ощущается горячая надежда на то, что у этой страны «в отличие от прочих мусульманских стран, у которых довольно неприглядное настоящее покоится на фундаменте славного прошлого, нет прошлого, однако существует великое будущее». Лев закончил портрет Амануллы-хана афганскими стихами в честь этого правителя, задумавшего модернизировать свою страну.

Такое сочетание репортажа, политического комментария и среднеазиатской поэзии с ее размеренно льющимися поэтическими строками было самым желанным для целей «Ди литерарише вельт». Эсад-бей стал «восточным корреспондентом» еженедельника, и ему предоставили полную свободу творчества.

Среди тех, кто также регулярно писал для этого еженедельника, были такие замечательные личности, как Эгон Эрвин Киш, Валериу Марчу и Вальтер Меринг. Последний, саркастичный автор скетчей для кабаре, дадаист, литератор и критик, стал близким другом Льва.

Не только после работы, но и до, и во время ее авторы «Ди литерарише вельт» отправлялись в кафе «Мегаломания», как они прозвали «Запад» на Курфюрстендамм. Там «рыжеволосый горбун» –  официант по имени Рихард –  «служил посредником между тщеславными, ершистыми клиентами заведения, поскольку эти люди рассматривали собственный талант с той же серьезностью, с какой армейские офицеры относятся к собственным наградам». Это описание Меринга запечатлело колоритную, экзотическую атмосферу, что царила в кафе «Мегаломания», где с одобрением встречали самые эксцентричные выходки.

Одной из самых близких Льву по духу и самых ярких фигур того периода была Эльза Ласкер-Шюлер. Эта немецкая поэтесса, еврейка по национальности, была известна в Берлине тем, что называла себя «царевич фиванский Юсуф» (и даже в своей биографии утверждала, что родилась в египетских Фивах). Реакция на Ласкер-Шюлер была неизменно резкой, полярной: сатирик, автор политического кабаре Эрих Мюзам считал, что в ее поэмах «пылал огонь восточной фантазии». А вот граф Гарри Кесслер записал у себя в дневнике: «Я годами старался избегать встреч с этой женщиной». Кафка, в свою очередь, высказал мнение, что ее поэмы суть «результат беспорядочных мозговых спазмов, характерных для горожанки с повышенной возбудимостью». Карл Краус назвал ее «помесью архангела с торговкой из рыбных рядов». Так или иначе, не заметить ее было невозможно. Ласкер-Шюлер утверждала, что способна говорить на «азиатском» языке, который на слух был несколько похож на древние речения библейских иудеев, которых сама она называла «иудеи-дикари». Однажды в Праге полиция арестовала ее за то, что она проповедовала в церкви на этом самом «азиатском» языке перед собравшейся вокруг нее, но вконец озадаченной толпой. Ее представления об «иудеях-дикарях», не испытавших изнуряющего воздействия двухтысячелетней жизни в рассеянии, постепенно получали все бóльшую популярность. В ее произведениях рассказчики, от лица которых ведется повествование, – почти всегда арабы, тогда как ее голос от третьего лица обычно рассказывает истории об иудеях[5]. Художник Оскар Кокошка, друг Ласкер-Шюлер, вспоминал, как они ходили по улицам Бонна, причем она шествовала в своем костюме «евреев-дикарей»: «Шаровары, как у обитательницы гарема, тюрбан, длинные, черные волосы, сигарета на отлете, в длинном-предлинном мундштуке. Над нами, разумеется, все потешались, нас высмеивали целые толпы прохожих, собравшихся зевак, дети приветствовали нас громкими криками восторга, а разгневанные студенты только что не поколотили». Ласкер-Шюлер давала своим друзьям загадочные, дурашливые прозвища – одного называла Великим халифом, другого Далай-ламой. Философ Мартин Бубер был у нее Властителем горы Сионской, а поэт Готфрид Бенн – Нибелунгом, а порой просто Варваром. Всю компанию своих друзей она называла «индейцами». В кафе «Мегаломания» она обычно появлялась в обществе богатого поэта-футуриста Филиппо Томмазо Маринетти, которого все звали просто «Том» и который ей нравился уже потому, что родился в Александрии.

В этих прокуренных помещениях, где витали безумные идеи и царило невероятное позерство, новоявленный литератор и эрудит по имени Эсад-бей оказался совершенно своим – пусть он и родился в Азербайджане, носил чалму, кинжал за поясом, но всем он был почему-то известен как Лео Нусимбаум. Завсегдатаи этих кафе оказались идеальной аудиторией для  устных миниатюр Льва на восточные темы. Впрочем, он старался для себя самого. Ведь для завсегдатаев кофеен самым важным было собственное восприятие – и еще, что немаловажно, в их среде никому не было дела до размеров состояния присутствующих или же наличия у них университетского диплома.