Виктор Гончаров «Психомашина»

Проба превзошла наши ожидания. Как только Никодим пустил двигатель, машина рванулась с места, как брошенная пушкой, и в первую же минуту покрыла пять верст; следующая минута дала уже десять верст.

Большей скорости нам пока не требовалось, мы и то не ожидали, что противник так далеко ушел.

Я, не отрываясь, следил за психокомпасом, изредка бросая взгляд через окно. Улица по-прежнему сохраняла свою ширину; мы держались середины ее и окрестных строений не видели, так как туда не достигал свет нашего солнца.

Уже верст сто оставила за собой машина, когда я заметил странные движения стрелки — она попросту болталась из стороны в сторону, отвечая на дрожание нашего экипажа.

— Стой! Стой! — перекричал я шум мотора.

Никодим с удивлением уставился на мое взволнованное лицо и застопорил ход.

Тут уже я стал уверять, что это проделки Вепрева, ни больше, ни меньше. Но Никодим, разобравшись, как следует, решил, что Вепрев в данном случае не виноват, а просто его носовой платок, так сказать, израсходовал свою специфическую энергию, выдохся и не мог больше служить. В первые минуты нами овладело отчаяние. Руководящей нитью к дальнейшему преследованию могли служить лишь следы ног противника, если он не нашел способа передвигаться по воздуху. Пришлось остановиться. Осмотр пыльной пелены дороги указывал, что мы на неправильном пути. Повернули машину и во весь опор помчались назад, пока не обнаружили сворачивающих в сторону следов. Вепрев или тащил раненого Шарикова на плечах, или бросил его, следы были одиночные.

Полным ходом чуть не влетели в гранитную стену. Отпечатки ног кончались у широкой металлической двери. Рычаг, находящийся рядом, бессильно болтался, он был сломан изнутри. Но это нас не остановило. В одну секунду при помощи жидкого солнца взорвали не только дверь, но и часть стены. Жидкое солнце взрывалось со страшной силой от электрического тока.

Через неправильный излом широкого отверстия въехали внутрь. Рефлектор далеко разогнал окружающую тьму. Дохнуло сухим, жарким воздухом. Кругом возвышались разнообразные машины, забронированные теми же белыми покрышками, но отличавшиеся от первых более солидным, массивным видом. Они молчали, не было стука и грохота, к которому привыкли наши  уши в первом машинном отделении.

Мы за стеной. Но следы исчезли. Исчезли сразу, оборвавшись в одном месте за три шага до куполообразного двухсаженного возвышения.

— Вепрев прыгнул именно отсюда, — смекнул, наконец, я.

Прыгнуть-то прыгнул, но куда?

Взор остановился на куполообразном возвышении, как на самом ближайшем пункте.

Рассчитав расстояние, я прыгнул. На лету охватил глазами крышу купола и, чтобы остановить свой полет, наметил опору в виде рукоятки, возвышавшейся над крышей.

Рукоятка дрогнула и подалась в сторону, как только я ухватился за нее.

Никодим, следивший за прыжком, радостно крикнул:

— Купол поднимается!

На самом деле, поскрипывая, как несмазанная телега, и вращаясь кругом, купол вместе со мной полз кверху. Хорошо знакомые следы ног Вепрева отчетливо выделялись здесь рядом с моими.

На душе посвежело. Должно быть, чувства мои в ту минуту походили на чувства доброй ищейки, снова напавшей на след. Сравнение не особенно лестное, но что поделаешь, если оно верно.

Нетерпеливый мой друг уже скрылся под куполом. Я огляделся, прыгнул вниз и с возрастающим удовольствием отметил, что опять попал на те же следы. Отсюда я метнулся прямо к Никодиму, уже бесновавшемуся в бурном восторге.

— Ну, конечно, они там! — восклицал он, указывая в глубокий круглый колодец, из центра которого поднимались два плетеных из проволоки каната, переброшенные через блок в своде купола.

— Это лифт, — сказал я.

Сверху из-под купола, как мертвое эхо, отозвалось:

— Да, да, друзья мои, это — лифт!

— Кто сказал? — изумился Никодим, тревожно всматриваясь сначала на меня, потом вверх.

— Вепрев! — коротко отвечал я, сдерживая бешенство.

И, как насмешливое эхо, отдалось:

— Да, друзья мои, Вепрев.

Голос шел снизу и, отраженный сводами купола, попадал нам в уши. Когда мы, растерявшиеся и ошеломленные, склонились через перила к отверстию колодца, нам стаю ясно: Вепрев находился глубоко под нами.

— Что же вы замолкли, юные революционеры? — снова прозвучал глухой, придушенный расстоянием, ядовитый голос.

Впервые после мирного посещения хутора я слышал его, и это уже не был нежный, добродушный учитель, отечески относящийся ко мне, желающий добра, только добра. Теперь Вепрев не находил нужным притворяться, в его голосе звучал яд; то был беспощадный враг, не суливший при встрече ничего хорошего!

Мне стало стыдно до густой краски в лице, когда я вспомнил свои занятия со стеклянными шариками. Никодим хрипел, задыхаясь, не знаю, от каких чувств.

— Что же, юнцы, перелякались?

К ехидному голосу присоединилось глупое торжествующее хихиканье. Значит, Шариков жив. Это его смех.

— Да ответьте же вы ему что-нибудь, подлецу, — прошептал, багровея от злобы, Никодим.

— Господин Вепрев, — сказал я, как плюнул, в колодец, — не находите ли вы, что ваш разговор происходит в слишком неопасной для вас обстановке?

— Вы хотите сказать, — отвечал голос, — что если бы меня не отделяло большое расстояние.

— Вот именно! — прервал я его.

— Ошибаетесь! Я сейчас пришлю вам лифт, можете спуститься сюда, к нам, тогда поговорим.

Опять ехидное, торжествующее хихиканье вторило голосу.

Блок заскрипел, канат заструился перекрученными проволоками, Вепрев исполнял свое обещание.

Никодим стиснул мою руку и прохрипел:

— Нельзя, нельзя этого допустить. Они что-то замышляют, нужно отойти от лифта.

Как по вдохновению, выхватив из кобуры револьвер, я в упор выстрелил в один из концов каната. Перерезанный пулей, канат свистнул мимо нас, выскользнув из блока. Что-то с дребезжанием сорвалось вниз. Все произошло в несколько секунд. В глубине колодца грохнул разбившийся лифт. Донеслись отчаянные крики, и вдруг страшный взрыв заглушил все и потряс почву.

Бурный порыв — отзвук взрыва, дошедший через колодец, вывернул наизнанку стальной купол, как дождевой зонтик, сорвал нас с площадки и взметнул кверху на несколько саженей.

Неожиданный полет закончился так: Никодим чуть не разорвался пополам, оседлав со всего маху острый гребень какой-то нелепой машины, но не разорвался и даже нашел в себе достаточно сил, сидя верхом, прокричать:

— Так им и надо!

Я, сделав несколько воздушных сальто-мортале, довольно плавно опустился и плотно уселся на рефлектор нашей сигары, раздавив его. «Солнце» сверкающим каскадом разлилось вокруг в сияющие лужи, и через лучеиспускание стало быстро испаряться. Пока я под солнечными струйками, брызгавшими из оборванного провода, спускался по шесту, от луж не осталось и следа.

Не считая этих слабо светившихся струек, все кругом исчезло во мраке.

Я выключил баллон, и с электрическим фонарем пошел искать Никодима.

— Где вы и что поделываете? — крикнул я в пространство.

— Сижу и думаю, — последовал спокойный ответ.

— О чем думаете? — смеясь, спросил я.

— Прежде всего о том, как спешиться, а затем: действительно ли погибли эти мерзавцы?

Слезать со стального коня было несколько мудрено, от ушиба Никодим с трудом владел ногами, но кое-как это удалось. По поводу второй его «думы» я отвечал, что пока не увижу своими глазами трупов врага, не поверю его смерти. Перетащив в «сигару» сильно потрепанного товарища, я не чаял, как добрался до подушки, сымпровизированной из сапог и куртки. Больше двенадцати часов мы были на ногах, в весьма приподнятом настроении. Энергии затратили невероятно много, взрыв уничтожил последние ее остатки.

Мы бултыхнулись в сон, как камень в воду.