Владимир Ошис «Тысяча лет литературы Нидерландов. Исторический очерк»

Глава первая.

Литература Cредних веков (IX–XIV вв.)

Истоки

Нидерландская литература Средних веков несет на себе особый от­печаток общественных условий эпохи, заключавшийся для Нидерландов в раннем развитии внутри-торговых и внешнеторго­вых связей и товарно-денежных отношений. Этому сопутствовал начиная с XI в. рост городов, сопровождаемый, в свою очередь, расширением социальной базы бюргерства: купцов, ремесленни­ков, городской бедноты. Набирая экономическую силу и независи­мость, города стремились и к политическому самоуправлению – по образцу «свободных городов» северогерманской Ганзы, куда вошло вскоре после ее образования около двадцати нидерландских горо­дов: Амстердам, Антверпен, Брюгге, Гронинген, Девентер, Ним-веген, Хасселт и другие. В XIV в. многие из них добились замены графских наместников выборными магистратами.

Торгово-капиталистический характер экономических отноше­ний, бюргерский уклад жизни городов ограничивал доминирую­щую роль феодалов и способствовал ускоренному социальному развитию деревни. Нидерландский крестьянин никогда не был таким темным и забитым, как, например, германский или россий­ский, ибо рано почувствовал и обрел экономическую самостоя­тельность. Поддерживая активные отношения с городским рын­ком, он так или иначе испытывал влияние городской культуры, обменивался с горожанином опытом народной жизни. Общая для всех голландцев забота удержать отвоеванную у моря землю под ногами породила такое характерное общественное образование, как ватерсхап – совет по защите от наводнений, в котором на рав­ных участвовали дворяне, крестьяне, купцы. Согласительная «польдерная» модель социальных отношений сыграла в дальней­шем определяющую роль в формировании как национального ха­рактера, так и государственных структур страны. «Этот особый “поворот”, в котором предстает бытие данному народу, и состав­ляет национальный образ мира», – считает теоретик экзистенци­альной культурологии Георгий Гачев. «Культура есть прилаженность – человека, народа, всего натворенного им… – к тому вари­анту Природы, который ему дан…»

Исследуя «Ментальности народов мира», Г. Гачев отмечает: «Труд – создатель Культуры на этой земле… работает в соответ­ствии, в гармонии с Природой – и в то же время восполняет искус­ством то, чего не дано стране от естества. Например, в Нидерландах («низкой земле» буквально), где Природа отказалась дать достаточ­но земли своему Народу, последний расширил себе территорию по вертикали и по горизонтали благодаря труду».

Средневековая нидерландская культура, в частности литература, отличается проникновением демократических элементов бюргер­ской социальной психологии даже в самые традиционные «фео­дальные» жанры, например в рыцарский роман. В то же время ли­тературные памятники, явления, имена, возникшие в Средние века на территории Нидерландов исторических, подпадают и под общие закономерности литературного процесса той эпохи в Западной Европе. Одна из них – интенсивный обмен литературным материа­лом в виде перевода на родной язык латинских или иноземных первоисточников, переработка и переосмысление в национальном духе иноязычных произведений и жанров. Другая, с ней связан­ная, – усвоение извне и передача далее культурных явлений и тра­диций, так и не пустивших глубоких корней на нидерландской почве (куртуазная поэзия), и, напротив, удержание, развитие и обо­гащение тех явлений и традиций, которые соответствовали нацио­нальным потребностям и условиям (камеры риторов).

Первые письменные памятники нидерландской литературы создавались на латыни, языке христианской Церкви, на котором – что особенно важно – общались также ученые, писатели, художни­ки, музыканты, политические деятели, вообще весь образованный люд. Это позволяло, несмотря на частокол феодальных кордонов и обособленность диалектов и наречий, свободно обмениваться мыслями. Литературные сюжеты, идеи, образы, жанры кочевали из страны в страну, ища «своего» классика. Зачастую роль культуртре­геров самого «широкого профиля» выполняли купцы и путеше­ственники, «потому что именно они заносили семена идей, науч­ных открытий, философских проблем с одного конца света на дру­гой», подчеркивает в своей книге «Мировая духовная культура» историк религии отец Александр Мень.

Обращение германских племен в христианство началось в сере­дине I тысячелетия при Меровингах и завершилось при Каролингах, которые  установили  тесный  союз  с  католической  церковью.

В Рождество 800 г. Карл Великий, король франков и лангобардов, был провозглашен императором Священной Римской империи и коронован папой римским Львом III в соборе святого Петра. Франкская церковь стала при Карле Великом оплотом богослов­ского знания. В эпоху классического Средневековья, которое для Западной Европы приходится на VIII–XIII вв., центрами культур­ной жизни были замки феодалов и монастыри, эти опорные пункты феодального – светского и духовного – господства. Выдающуюся роль в начале этого периода сыграла основанная и возглавляемая аббатом Алкуином Палатинская академия (школа). Членами ее были сам монарх и его семья, Эйнхард – биограф Карла Великого, философ Иоанн Скот Эриугена, поэт Ангильберт и другие видные деятели культуры того времени, в том числе иноземные (как ир­ландцы Алкуин и Эриугена).

Живой интерес к античной литературе и светским знаниям, раз­витие школьного обучения, изобразительного искусства и архитек­туры, историографии, духовного и светского источниковедения, строительство новых дворцов, бургов и храмов – диапазон этого «Каролингского Возрождения» был чрезвычайно широким, а его роль для культуры средневековой Европы, можно сказать, знако­вой, поскольку оно органично сочетало традиции античной, хри­стианской и местной («варварской») культур.

Именно с каролингской «Академией» связано открытие Вахтендонкских псалмов, которые считаются древнейшим памятником нидерландской литературы на народном языке. Около 790 г. Алкуин редактировал (адаптировал) несколько библейских книг для учеников дворцовой школы, в 802 г. по поручению короля он проделал научно-критическую сверку текста Вульгаты (латинско­го перевода Библии). В Х в. неизвестный нидерландский монах (или монахиня) с той же дидактической целью снабдил одну из книг, известную позже как «Каролингские псалмы», своим глосса­рием – надписал над каждым из псалмов приблизительный пере­вод на народный язык (нижнефранкский) и пояснения латинских слов и выражений. Рукопись была обнаружена гуманистом Юстом Липсием в 1591 г. в коллекции льежского каноника Арнолда Вахтендонка – отсюда ее название. Такого рода посвящение шко­ляров и владеющих грамотой прихожан в библейскую латынь Вульгаты через комментированный перевод псалмов распростра­няется в начале II тысячелетия в странах Западной Европы: Германии, Испании, Франции, Италии, причем только Англия (IX в.) опережает в этом Нидерланды.

Нужно заметить, что распространение Вульгаты связано и с воз­никновением в IX в. государственности перечисленных стран Европы, что подвело прочный фундамент под распространение христианства. Кстати, в 882 г. создается и Древнерусское государ­ство после объединения Новгородской и Киевской земель, а в 988 г. происходит Крещение Руси князем Владимиром.

При Карле Великом начинается также фиксация героических песен древненидерландского периода. По свидетельству Эйнхарда, император «повелел записывать и сохранить для потомства старин­ные франкские песни, в коих прославлялись деяния древних коро­лей». После смерти Карла Великого и вплоть до конца IX в. терри­тория нынешних Нидерландов, входившая в его империю, перио­дически подвергалась разорительным набегам норманнов. От их грабежей особенно страдали богатые аббатства, которые были тогда центрами культуры и обучения грамоте, создателями и хранилища­ми рукописей. Нанесенный литературе урон был неисчислимым и невосполнимым.

По мнению видных историков (Йохан Хёйзинга, Жюль Мишле, Чарлз Хаскинс и др.), в XII в. складывается окончательная форма западной христианской цивилизации, так что термин «Ренессанс» – особенно учитывая «юношескую гибкость мышления, свежесть и оригинальность идей… понимание и ощущение типично челове­ческих ценностей» (Герард Кнювелдер) –применительно к данному периоду даже уместнее, чем собственно к эпохе Возрождения, на­ступление коей три столетия спустя объясняется только «сопротив­лением Средневековья возврату к Природе» («Осень Средневековья», по слову Хёйзинги). Усиление феодальной государственности после побед Вильгельма Завоевателя (XI в.), консолидирующий (в том числе под влиянием Крестовых походов) культ рыцарства, запечат­ленный в придворной культуре и романском стиле искусства, со­впадают во времени с укреплением влияния Церкви: возникают новые ордена и монастыри, а при них школы. В университетах широко изучают древние литературы, разрабатывают проблемы классического и канонического права, ученой схоластики (Пьер Абеляр, Бернар Клервоский, школы Шартрская, Сент-Викторская), дающей толчок распространению мистицизма «с человеческим лицом». Представление о «ночи Средневековья» можно полагать давно изжившим себя предрассудком.

В этом отношении ряд авторов, прежде всего Хёйзинга, считают правомерным говорить о «гуманизме XII века». Медиевисты (К. Моррис и др.) соотносят с этим периодом массовое пробуждение чувства индивидуальности в человеке (что до сих пор историки связывали почти исключительно с эпохой Возрождения). Самая известная иллюстрация этому – «История моих бедствий» Абеляра (1132–1136). Для российского читателя xрестоматийным примером борения страстей давно стала переписка Абеляра и Элоизы. Описания Природы в латинских сочинениях «эстетствующих» тео­логов Алана Лилльского и Бернарда Сильвестра поэтичны, эмоци­ональны и прорывают власяницу монастырской аскезы. Наконец, не говорит ли расцвет провансальской поэзии об эмансипации чувств, пробуждении духа индивидуализма и свободы личности, вообще о самоутверждении светской культуры в тесных рамках средневековой религиозности? Не случайно народный язык в это время все смелее вторгается в придворную лирику. Не случайно и возникновение рыцарского романа именно в этот период.

И придворные, и клирики в своей массе были публикой в со­словном отношении пестрой, к тому же среди них зачастую присутствовали довольно образованные люди (в отличие от многих вер­ховных сюзеренов, не знавших порой даже грамоты); неудивительно поэтому, что даже официальные средневековые хроники содержат элементы социальной критики.

В XII в. рождается новая европейская интеллигенция (позиция Жака Ле Гоффа). Эта возникшая в дворцовых и монастырских сте­нах феодальная интеллигенция была одним из создателей литерату­ры ряда западноевропейских народов, которых от периода варвар­ства с его родовым строем и наивным фольклором отделяло всего лишь несколько столетий. Нидерландцы и в Новое время охотно вспоминали своих легендарных предков – кельтское племя батавов. Однако ни батавы, ни фризы, ни франки не имели ни письменно­сти, ни литературной традиции. Взяли они ее, как и большинство народов Европы, у римлян.

Уже в IV в. в Южных Нидерландах проповедовалось христиан­ство, которое к 1000 г. вытеснило языческие древнегерманские ве­рования. Влияние Церкви на развитие нидерландской культуры проявлялось столь же многосторонне, как и в других странах. Латинская письменность, первые литературные памятники, целая система литературных жанров, сюжетов и образов, наконец, само мировоззрение средневекового поэта, художника, музыканта были тесно связаны с христианской религией или выросли на ее основе. Особенное место занимают в истории литературы «бродячие клири­ки» – ваганты, блудные дети церковной культуры, которую они распространяли в самом вольном и фривольном духе народной веры; их насмешливая, зачастую кощунственная интерпретация священства и святынь граничила с ересью.

Для нидерландской литературы ранняя христианизация имела двоякого рода последствия. С одной стороны, латынь ускорила переход от этапа устного народного творчества к этапу литературы письменной, которая уже с XII в. начинает использовать народ­ный язык; словом, Церковь волей-неволей сыграла роль повитухи. С другой – она всемерно боролась с проявлениями языческих су­еверий, обычаев, культуры и таким образом как бы обрекала на забвение сокровищницу дохристианской народной поэзии. Однако в народе никогда не иссякали подпочвенные воды устного творчества; дети с малых лет слышали на родном языке от старших сказки, предания, легенды и передавали их далее, следующим по­колениям.

Наравне с политическим и религиозным воздействием духовную культуру Западной Европы с XI в. все активнее определяет социаль­но-экономический фактор эпохи: рост городов и связанного с этим купеческого сословия, которое самоорганизуется в гильдии и брат­ства и обретает все больше веса в экономической жизни, особенно с развитием мировой торговли: с конца XI в. сукна из Фландрии продаются уже в Новгороде Великом, а Брюгге стал важнейшим среди нидерландских портовых городов Ганзейского союза. Граф Робрехт де Фриз (1071–1093) сделал этот город столицей графства Фландрия, в ту пору самого влиятельного и богатого благодаря тек­стильным мануфактурам и судоходству.

Растущая интеллигентская прослойка бюргерства вносит в средневековую культуру существенно иные акценты. Латинская традиция теперь в меньшей степени воздействует на городскую литературу,

Первые свидетельства о народной поэзии древних германцев римские историки Корнелий Тацит, Плиний Старший и другие оставили еще в начале новой эры. Тацит (в «Германии») пишет о языческих богах, о мифологии германских племен. Есть основа­ния отнести сведения, сообщаемые Тацитом, и к древним нидер­ландцам, поскольку южная часть территории Нидерландов была еще в I в. до н.э. завоевана Римом. Юлий Цезарь рассказывает о по­ходных и боевых песнях, посвященных божественным предкам племен бельгов, в своих «Записках о Галльской войне». Столкновения бельгов с Римом увековечились в памяти народа легендами, напри­мер о восстании Клавдия Цивилиса, о котором позже вспомнил Рембрандт, сделав образ его сюжетом для своей картины.

В эпоху Великого переселения народов (IV–VII вв.). давшего толчок развитию древнегерманского эпоса, героические песни и предания рождались как плод коллективного творчества. И не только в том смысле, что у них не было индивидуальных, зафикси­рованных или забытых авторов. Они не могли быть и плодом твор­чества отдельного племени – они были достоянием и детищем не­скольких или многих племен.

Именно с этих позиций нужно рассматривать исследования Новейшего времени, в которых все сильнее пробивается наружу подлинный источник самобытности и плодотворности всякой национальной культуры – устное народное творчество. Именно фольклор был вторым (после латинизма) фактором рождения молодой литературы европейских стран, в том числе нидерланд­ской.

В связи с тем, что нидерландские города рано обрели политиче­ский и экономический вес, влияние городской культуры на фео­дальную здесь начинается примерно двумя столетиями раньше, чем в других странах Западной Европы – Франции, Германии, Испании. Проблемы самоуправления породили насущную потребность в са­мостоятельном школьном обучении, которое развивается теперь вне стен монастырей и феодальных замков. Народный язык, до той поры заявлявший о себе только в глоссах к латинским духовным текстам, трактатам и официальным документам, все больше вытес­няет латынь из делопроизводства: 1249-м годом датируется первая официальная грамота (письмо члена магистрата) во Фландрии, а в 1275 г. зафиксирован аналогичный документ в Брабанте. Начав свое движение в XII в. в северной Франции (теперь этот регион иногда называют Французской Фландрией), с середины XIII в. на­родный язык утвердился на всей территории Нидерландов истори­ческих. Выдвигаются в большей или меньшей степени обоснован­ные гипотезы о нидерландском происхождении некоторых памят­ников древнегерманской эпической поэзии. Наверное, правильнее тут говорить о нидерландской доле в их создании, о соучастии ни­дерландской эпической песни как исходного материала для после­дующей литературной обработки, в которой дошли до нас, напри­мер, «Поэма о Беовульфе» или «Песнь о Нибелунгах». Так, один из эпизодов «Беовульфа» (с конунгом Хюгелаком) разыгрывается на просторах тогдашней Фрисландии; вероятно, песню или песни, легшие в основу этой части рукописи, принесли с собой на Британские острова не саксы и не англы Ютландии, а англы с ни­дерландских, фризских болот.

География «Нибелунгов» и «Кудрун» также напоминает Фрисландию (занимавшую в те времена более обширную территорию), где тогда укоренились и откуда совершали свои набеги датчане и норманны; более того, предполагают, что «Кудрун» впервые запи­сана на древненидерландском языке: рукопись датируют приблизи­тельно 1100 г., то есть на сто лет раньше древненемецкой «Гудруны». Заметное в ней влияние куртуазности имело место уже в Ни­дерландах. В саге XIII в. о Лоэнгрине таинственный «рыцарь с лебедем» плывет спасать герцогиню Брабанта Эльзу и король Генрих Птицелов освящает их брак.

Существуют доводы, что западногерманская героическая «Песнь о Хильдебранте» – одна из древненидерландских эпических песен. Наконец, можно вспомнить, что действие франкского сказания о Зигфриде (по прозвищу Нидерландский) протекает на нидерланд­ской земле, присоединенной Франкским королевством, и потому этот эпос, вошедший как один из источников в «Песнь о Нибелунгах», вполне мог вобрать в себя нидерландские языческие песни.

С учетом сказанного позволительно сделать по крайней мере один вывод: неправомерно числить крупнейшие памятники древнегерманского эпоса только англосаксонскими («Поэма о Беовульфе») или древненемецкими («Кудрун», «Песнь о Хильдебранте», «Песнь о Нибелунгах»). Хотя причастность к их созданию нидер­ландского народного творчества еще до конца не прояснена, утвер­ждать противное тоже нельзя. Тем более что уже доказано: средне­вековый немецкий эпос не является в такой степени националь­ным, как эпос французский или испанский (В.М. Жирмунский) – как из-за отсутствия в нем патриотического пафоса «Песни о Роланде» или «Песни о моем Сиде», так и в силу его происхождения из раз­ноплеменных эпических песен.

Таким образом, невозможно назвать ни одного чисто нидер­ландского памятника героического эпоса. Время сберегло имя древненидерландского эпического певца той эпохи – фриза Бернлефа, история которого является вместе с тем и первым памятни­ком нидерландской литературы на народном языке (конец XII в.)

В житии святого Лиудгера «Vita secunda» (742–809) рассказыва­ется, что слепой фризский песнопевец Бернлеф воспевал ратные подвиги своих предков-фризов и их королей, играя на лютне. В окрестностях Хелверда, местечка к северу от Гронингена, он по­встречал святого Лиудгера, и тот сотворил чудо, вернув ему зрение. После этого богобоязненный Бернлеф выучил наизусть и начал петь молитвы и псалмы.

Подобно своим пишущим братьям во Христе, благочестивый монах, сочинитель этого текста, смиренно предпочел остаться не­известным. Надо сказать, что средневековые авторы видели себя в первую очередь представителями, выразителями интересов и мен­талитета определенных социальных и сословных групп – духовен­ства, рыцарства, крестьянства, бюргерства, гильдий, цехов и т.д., мыслили, так сказать, как члены коллектива, а не как личности, претендующие на славу. (Собственно, каждый был лишь «винти­ком» кастовой системы, будь то город, село, церковная община, растворялся в массе и мыслил ее сознанием.)

Исключение, подтверждающее правило: выдающиеся личности осознавали себя таковыми задолго до исторического осознания своего «я», зафиксированного в литературе. Яркий пример – «Ис­поведь» Гиппонского епископа Аврелия Августина (конец IV в.). Его призыв «не блуждайте вовне, но войдите внутрь себя» напоми­нает сократовское «познай самого себя» и продиктован религиоз­ными исканиями души на пути от язычества к истинной вере (кото­рый у Августина протянулся почти на сорок лет). Исследованием вех своей жизни – детства, отрочества, возмужания – Августин стремится подать пастве пример неустанного самосовершенствова­ния индивида.

Анонимность литературных памятников объясняется порой еще и тем, что если их авторы называли себя, то, как правило, в прологе либо эпилоге своего труда, а крайние части манускриптов легче подвергались разрушению от времени. Тем более не осталось почти никаких следов от биографий этих подвижников культуры.

Пройдет немало времени, прежде чем безвестные сочинители, переписчики и составители глоссариев осознают себя поэтами, а надписи над псалмами превратятся в самостоятельные сочинения, как это было со стихотворным комментарием на Псалом 50, у като­ликов – 51 («Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей…») из Грютхюсской рукописи, найденной в Брюгге около 1400 г. в виде украшенного миниатюрами списка, одного из собрания около 150 манускриптов, и наименованной так по ее владельцу, городско­му патрицию и рыцарю Золотого руна Лодевику ван Грютхюсе. Рукопись была, судя по всему, совместным трудом целой группы поэтов.

Ян ван дер Хюлст – таково одно из первых названных потомкам имен – проявил искусность, раскрыв (точнее укрыв) свое имя акро­стихом в последней из двадцати двух строф. В параллель к латин­скому гимну Богородице „Salve regina“ и в форме акростиха на все буквы его полного текста он сочиняет 286 стихов своих медитаций на тему. (Такого рода поэтической акробатикой камеры риторов стали блистать только через три столетия.) Историки литературы (Клас Хеерома и другие) приписывают ему двух соавторов – талант­ливого ученика Яна Моритуна (ок. 1355 – ок. 1416) и рано умерше­го песнопевца Эгидия, памяти которого и своей неразделенной любви к Мергрит, подружке Эгидия, Моритун посвящает несколько песен – перлов нидерландской лирики («Песнь об Эгидии», «Жа­воронок» и другие).

Размытым, не закрепившимся (вплоть до XII в.) водоразделом между древневерхненемецким и древненидерландским языками можно объяснить, почему некоторые медиевисты (Ф. ван Оостром и другие) считают первой нидерландской книгой «Виллирам», на­званной по имени аббата бенедиктинского монастыря под Мюн­хеном, который прокомментировал и красочно пересказал на на­родном языке библейскую «Песнь песней». Книга была затем по­полнена глоссами и переиначена на местном наречии в голландском аббатстве Эгмонд. Аллегорическое истолкование таких, к примеру, строк:

В постели ночью я искал свою любимую,

Но тщетны были поиски, я не нашел ее… –

должно было убедить молодых послушников, что речь идет о браке Христа и Церкви, как того требовала средневековая традиция, раз­витая Бернаром Клервоским (1090–1153), отождествлявшим неве­сту с Девой Марией. «Виллирам» стал обязательным учебным посо­бием для монастырских школ бенедиктинцев. А ранее комментарии Оригена (ок. 185–253) и опыт пустынников проложили дорогу ми­стической экзегезе.

Купить книгу на сайте Издательства «Весь Мир»