Война русского народа с Наполеоном

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Наполеон, сделавшись законным повелителем Франции, в короткое время стал верховным распорядителем судеб Европы. Он присоединил к своим владениям значительную часть Италии, с титулом ее короля; поочередно разрушил две могущественные коалиции 1805-го и 1806 годов, низвел Австрию на степень второстепенной державы; совершенно почти уничтожил Пруссию и принудил Россию отречься от заступничества за иноземные владетельные фамилии, а при свидании в Тильзите
в 1807 году прельстил Императора Александра I мыслью о разделе мирового владычества между обоими Монархами, причем Франции должен был принадлежать Запад, России же — Восток.
Таким образом недавние враги стали союзниками. Внешним выражением
и подтверждением этой новой роли Наполеона, как властелина Запада, был съезд в Эрфурте осенью 1808 года, когда к нему собрались на поклон немецкие государи
и когда он в беседах с Императором Александром I указывал способы осуществле-ния планов, намеченных в Тильзите. Момент этот был высшей славой Наполеона: недаром говорят, что «солнце Аустерлица» озаряло его путь, а французы называли Великим и воздвигали в честь Наполеона при его жизни памятники. Побежденные им монархи преклонялись пред ним; в Германии лучшие умы превозносили его величие.
Но с 1808 года Наполеон уже подготовлял свое неминуемое падение. Мечта о всемирном владычестве созрела в нем и приняла определенную форму. Опираясь на свои проверенные
и всеми признанные качества гениального полководца, Наполеон стремился восстановить
в Европе единство власти наподобие Древнего Рима. Бесцеремонно смещая с престолов королей и раздавая вакантные троны своим братьям, родственникам и маршалам, он водворял повсюду французское военное господство и давал чувствовать народам гнет иноземцев. С весны 1808 года Наполеон приступил к завоеванию Испании и с той поры вел борьбу уже не только с правительствами и их армиями, но и с народами, восставшими на защиту своей национальной независимости и свободы.
Само порабощение государств и народов Европы связывалось Наполеоном
с усвоенной им новой системой борьбы с Англией — единственным врагом, который оставался для него непобежденным. Гибель французского флота при Трафальгаре в 1805 году положила конец попыткам соперничества с англичанами на море. Тогда Наполеон поставил себе целью прекратить торговые сношения Англии с другими государствами Европы, чтобы парализовать источники британского богатства и тем принудить англичан к покорности. Для английских кораблей и товаров закрывался доступ к материку, и эта континентальная блокада, возвещенная Берлинским декретом Наполеона в 1806 году, предполагала уже подчинение всей Европы верховному владычеству Франции. Для действенности блокады требовалось, чтобы ни одно государство не позволяло своим подданным приобретать английские изделия и сбывать в обмен на них свои сырые продукты.
Около 1810 года борьба между Англией
и Францией дошла до критического момента. Европейская буржуазия первое тяжелое время могла освоиться с континентальной блокадой, привыкнув обходиться без английской продукции, перенеся к себе домой английскую технику. Наоборот, дальнейшее развитие этой последней было бы крайне затруднено сокращением рынка; перепроизводство уже чувствовалось; количество безработных росло, и французские агенты с радостью извещали Наполеона о все  новых и новых банкротствах в лондонском Сити. Англия начинала, как тогда говорили, «вариться в собственном соку».
Оставалось только позаботиться о том, чтобы китайская стена, воздвигнутая вокруг английских мануфактур, становилась все выше и крепче. Но в ней была зияющая брешь, именно Пиренейский полуостров, пока на нем держалась английская армия и не было подавлено восстание испанских крестьян. Попытке заделать эту брешь, после Венского мира (1809 г.), связавшего Австрию по рукам и ногам, и посвятил Наполеон все свои усилия.
К началу 1811 года в Испании он сосредоточил до 270 000 войска — в полтора раза больше, чем понадобилось ему в 1805 году, чтобы разгромить Австрию, и в 1806 году, чтобы превратить Пруссию в географический термин. Но на Пиренейском полуострове все пропадало, как в бездонной бочке. И вот с каждым месяцем становилось все яснее, что континентальная блокада имеет и другую брешь, которую представляли собою владения «друга» и «союзника» французского императора, т.е. Россию.
До Наполеона дошли сведения, что шестьсот — потом говорилось о тысяче двухстах — кораблей под разными флагами, нагруженных английскими товарами, направляются к северо-восточным портам. Готтенбург, на берегах Швеции, был ближайшим пунктом, откуда шло распределение запретного груза по всем портам Балтийского моря. Львиная доля должна была достаться России — больше, чем она могла потребить, учитывая тогдашнее развитие своего хозяйства. Словом, континентальная блокада создавала в России оригинальный транзит: английские товары шли в Западную Европу по нашим речным путям, как некогда, в дни Киевской Руси, шли мануфактурные произведения Востока. С берегов Балтики английская контрабанда направлялась на австрийскую границу, к Бродам, где образовался передаточный пункт почти такой же важности, как Готтенбург. Отсюда английские товары наводняли герцогство Варшавское, Австрию
и Пруссию, направляясь далее до южной Германии и даже до Швейцарии. Здесь контрабанда, шедшая с северо-востока, подавала руку запрещенным товарам, поступавшим с юго-запада через все еще не покоренную Испанию.
Вышеупомянутые шестьсот кораблей были уже прежде предметом дипломатических нот, а осенью 1810 года вызвали особое письмо Наполеона к Императору Александру I, отправленное не обычным путем, а с особо доверенным лицом, флигель-адъютантом русского Государя Чернышевым.
«Англичане очень страдают от присоединения (к Франции) Голландии и от предписанной мною оккупации портов Мекленбурга и Пруссии, — писал Наполеон. — Каждую неделю в Лондоне происходят банкротства, вносящие смятение
в Сити. Фабрики стоят без дела; склады переполнены. Я только что приказал конфисковать во Франкфурте и Швеции огромное количество английских и колониальных судов, которые блуждали в Балтийском море и, не быв приняты ни
в Мекленбурге, ни в Пруссии, направились во владения Вашего Величества. Если Вы их примете, война будет продолжаться; если Вы секвеструете и конфискуете груз в гавани или уже на берегу, Англии будет нанесен страшный удар; все эти товары принадлежат англичанам. От Вашего Величества зависит мир или продолжение войны. Мир есть и должен быть Вашим желанием. Вашему Величеству ясно, что мы достигнем его, если Россия конфискует эти шестьсот судов и их груз. Какие бы бумаги у них ни были, чьим бы именем они ни прикрывались, выдавая себя за французов, немцев, испанцев, датчан, русских, шведов — Ваше Величество можете быть уверены, что это англичане».
Кроме этого известно, что Наполеон в разговоре с Чернышевым сказал: «Если англичане продержатся еще некоторое время, я не знаю, что тогда будет и что нам делать». Ясно, что Наполеон был уверен в том, что его слова не замедлят дойти до Императора Александра. Союзники Франции должны были понять, что вопрос о континентальной блокаде был вопросом жизни или смерти для империи Наполеона. Если они не умели этого уразуметь, они уже не были союзниками его, но являлись изменниками. Он должен был силою принудить к повиновению, другого исхода у Наполеона не было. Отказ России от блокады, прямой или косвенный, непременно заставлял Наполеона воевать с ней, хотел он этого или нет. Вот почему спор о том, кто был виновником Отечественной войны 1812 года, является совершенно напрасным и праздным.
Причиною были те самые условия, которые в 1809 году предупредили войну. Если в дни эрфуртского свидания настроение русского общества было таково, что Император Александр мог в последний раз сыграть роль «друга» Наполеона
и надеялся извлечь из этого пользу, то в конце 1810 года рисковать подобной попыткой было невозможно, так как это был момент, когда все наблюдатели, без различия взглядов, констатировали полное отсутствие «доверия и усердия»
к русскому правительству со стороны его подданных.
Тильзитский мир унизил национальную гордость, нисколько не изменив мысли о мщении, и народная ненависть к Наполеону росла еще более. Дворянство было особенно сильно встревожено сближением двух императоров и, зная характеры их, не сомневалось в том, что Александр подчинится Наполеону. «Тильзитский мир, — говорит в своих записках адмирал Шишков, — уничтожил иго могущественной России принятием самых постыднейших для нее условий, превративших презираемого
и страшившегося нас Бонапарта в грозного Наполеона».
Державин, написавший оду по поводу Тильзитского мира, представил ее императрицам, но Александр не разрешил напечатать стихи, потому что Наполеон представлялся у поэта алчным завоевателем, а Александр — миротворцем. Впоследствии (в 1815 г.), отправляя список этой оды Мерзлякову для напечатания, мастистый певец Фелицы писал: «Мир был не весьма выгоден, радоваться было можно, так сказать, с оглядкою, а для того и не мог я предаться полному вдохновению».
Уныние овладело всеми, кто мог рассуждать и заглядывать в ближайшее будущее. На таких лиц Тильзитский мир производил самое грустное впечатление: в союзе
с Наполеоном видели одно лишь подчинение ему и признание его власти. «И вот эпоха, — говорит Вигель в своих “Записках”, — в которую важнейшая любовь, какую могут только иметь подданные к своему Государю, превратилась вдруг
в нечто хуже вражды, в чувство какого-то омерзения».
В начале 1808 года министр народного просвещения, граф Завадовский, запретил вновь издавать напечатанную в Москве в 1807 году книгу «Картина французской политики и короли Бонапартовой фабрики». Само имя Бонапарта приказано было исключить из употребления в России…
В 1810 году Императору Александру стало совершенно ясно, что переломить экономическое развитие России было безумием; что воевать легче, чем переносить долее тягости континентальной блокады. И когда Александру категорически было предъявлено двойное требование: во-первых, не пускать к себе англичан — «за кого бы они себя ни выдавали» — и беспощадно истреблять всякий подозрительный груз, каким бы нейтральным флагом он ни прикрывался, а во-вторых, признать новый французский тариф обязательным и для России, — у Императора Александра не было более колебаний. Он не только отказался слушать второе требование, заявляя, что таможенные тарифы представляют внутреннее дело государства,
в которое другие державы, хотя и союзные, не имеют права вмешиваться, и принять Трианонский тариф (который был выгоден для стран, уже имевших большие зачатки крупной промышленности) — значило бы обнаружить «слишком мало забот о благосостоянии своих подданных». Император Александр не только продолжал пускать
к себе англичан, если последние приходили в наши порты под американским флагом, но и позволил беспрепятственно выгружаться большей части тех шестисот кораблей (сам Государь насчитывал их только сто), о которых так настойчиво хлопотал Наполеон. Александр ответил на Трианонский декрет русским тарифом 18/31 декабря 1810 года, представлявшим собою не что иное, как формальное объявление таможенной войны Франции.
Фактически экономический мир с Англией был заключен в ту самую минуту, когда Франции была объявлена таможенная война. Указ 18 декабря был формальным нарушением Тильзитского договора, ставившего торговые сношения между Россией и Францией на почву трактата 1787 года, подразумевавшего, что всякие изменения в статус-кво должны устанавливаться по обоюдному соглашению. Когда русскому правительству было указано на это, то оно ответило, что Францией также были повышены пошлины на поташ, чай, ревень, рыбий жир и другие предметы, привозимые из России, без какого-либо соглашения с последней. Не надо объяснять, что пошлина на рыбий жир за двадцать лет не могла вынуть из кармана России столько, сколько могла вложить в него в один год пошлина на лионский бархат.
Таким образом, союз Наполеона с Александром оказался далеко не равноправным; на Россию возлагались тяжелые обязательства по участию в континентальной системе и в военных действиях против англичан, а взамен ей предоставлялось воевать со Швецией и Турцией для приобретения тех областей, которые французский повелитель дозволит ей присоединить. Предполагаемый раздел мирового владычества сводился к тому, что Россия должна была во внешних делах руководствоваться указаниями Франции. Однако никакое военное искусство не было
в состоянии прочно подчинить французам другие культурные нации, в несколько раз превосходившие их численностью. Не замечая стихийной невозможности этой задачи, Наполеон быстро шел навстречу катастрофе.
Обнаружив удивительную силу своей личности в колоссальных приготовлениях к русской кампании 1812 года, Наполеон увлек за собою всю Европу, включая
и Пруссию и прочие германские государства, ради которых Россия не щадила своей крови и средств в предшествовавших войнах с Францией. Поход соединенных европейских армий или народов на Россию должен был довершить завоевание Европы, без которого, по мысли Наполеона, не могло быть достигнуто единство действий против Англии и, следовательно, обеспечение общего мира путем тотального подчинения. Предприятие, которое раньше сам Наполеон называл безумием, — движение огромных армий в «русские степи», — было последней решительной попыткой осуществить мечту, несогласную с природой вещей. С неудачей этого предприятия рушилась и вся империя Наполеона; союзники и вассалы потеряли веру в его непобедимость и смело обратили против него оружие; народы поднялись, чтобы свергнуть иноземное иго.
Император Александр в сношениях с Наполеоном продолжал следовать по намеченному им пути. Шенбруннский мир побудил Государя выдвинуть конвенцию о Польше и настаивать на ее принятии со стороны Франции. В самый разгар переговоров по поводу этой злополучной конвенции Наполеон обнаружил вдруг примирительное настроение и явное желание вновь сохранить союз с Россией, расшатанный тяжелыми воспоминаниями и разочарованиями 1809 года. Посланник Наполеона в Петербурге, Коленкур, получил неожиданное повеление просить для Наполеона руки великой княжны Анны Павловны, сестры Александра. Однако несомненно, что Александр не желал вступать в родственные связи с ненавистным ему человеком, скрепляя тем самым еще более союз, освобождение от которого составляло его конечную цель.
Император Александр, оставаясь верным своим убеждениям, оказался и в этом случае неподражаемым дипломатом; он повел переговоры с таким искусством, что предполагаемый брак не состоялся, а на Наполеона пал как бы упрек в двуличии. Действительно, переговоры с русским двором по этому щекотливому делу еще не были закончены, будучи намеренно затягиваемы Александром, когда Наполеон, потеряв терпение и опасаясь неблагоприятного для самолюбия окончательного ответа, поспешно послал Бертье просить руки дочери австрийского императора Франца, эрцгерцогини Марии Луизы; князь Шварценберг принужден был на другой же день подписать брачный договор. Последствием австрийского брака было решение Наполеона покончить свои счеты с Россией войной; временно эти намерения прикрывались пышными фразами о нежелании им разрыва и продолжении союза. В хорошо осведомленных придворных сферах стал ходить слух, что
Наполеон желал бы сбить спесь с России, хорошенько проучив ее, но русский Император не смирился, и афронт этого вызова получил сильное значение, так как был сделан перед всей Европой, — скрыть его, отступить от занятого положения было невозможно: «Вино было откупорено, надобно было его выпить», как говорил сам Наполеон.