Харуки Мураками «Бесцветный Цкуру Тадзаки и Годы его странствий»

И вот после обеда они отправились к сельской школе. Только что прошел дождь, горная тропинка блестела и скользила от влаги, но Мидорикава с сумкой через плечо шагал твердо и быстро. Хотя выглядел он типичным горожанином, ноги его были накачаны будь здоров.

У старенького пианино в музыкальном классе западали некоторые клавиши, да и настройка была не идеальна, но в целом звучало терпимо. Пианист сел на скрипящий стул, вскинул руки, пробежал пальцами по восьмидесяти восьми клавишам слева направо ― и взял на пробу несколько интервалов: квинта, септима, нона, ундецима… Не похоже, чтобы исполнителю нравился звук, но само прикосновение к клавишам явно доставляло ему удовольствие. Легкость, сила и уверенность этих пальцев словно подсказывали Хайде: а ведь это и правда какой-то очень крутой и знаменитый пианист.

Закончив проверять инструмент, Мидорикава достал из сумки и осторожно положил на пианино перед собой какой-то мешочек. Из добротной ткани, горловина туго стянута шнурком. «Может быть, чей-то прах? ― подумал Хайда. ― И он всегда кладет его на инструмент перед игрой?» По крайней мере, именно так это выглядело со стороны.

А потом пианист заиграл «’Round Midnight» . Поначалу осторожно, будто ступая в воды Таникавы ― и с каждым шагом забредая все глубже. Отыграл главную тему, перешел к долгой импровизации. С каждой минутой его пальцы, как рыбы, выпущенные обратно в воду, двигались все быстрее. Левая рука задавала ритм для правой, а правая словно провоцировала левую. И хотя в джазе Хайда никогда особо не разбирался, эту вещь Телониуса Монка слышал уже не раз, и поэтому смог оценить, насколько виртуозно играл Мидорикава. В его исполнении таилась такая глубина, что хотелось возненавидеть все несовершенство инструмента, на котором такое играли. Здесь, в кабинете затерянной в горах сельской школы, эта музыка, исполняемая для единственного слушателя, словно смывала всю грязь, накопившуюся в душе. Искренность этих звуков идеально гармонировала с чистейшим воздухом и течением прозрачных студеных вод Таникавы. Сам же пианист так увлекся игрой, что полностью отключился от реальности. Никогда в жизни Хайда не видел, чтобы человек настолько глубоко погружался в себя. Он все смотрел на эти пальцы, словно жившие своей жизнью, отдельно от самого музыканта, и никак не мог оторваться.

Минут через пятнадцать Мидорикава закончил игру, достал из сумки толстое полотенце, тщательно вытер с лица испарину. И, закрыв глаза, молча просидел без движения чуть не с минуту.

― Ну вот, пожалуй, и хватит, ― вымолвил он наконец. ― Пойдем назад?

Протянув руку, он снял с пианино загадочный мешочек и так же бережно спрятал обратно в сумку.

― А что это за мешочек? ― спросил Хайда.

― Оберег, ― просто ответил музыкант.

― Что-то вроде духа пианино?

― Да нет, скорее, мое второе я, ― устало улыбнулся Мидорикава. ― Но это долгая история. А я сейчас слишком устал, чтобы как следует ее рассказать…