Захар Прилепин «Женская проза нулевых»

ЗОЛОТАЯ РЫБКА

Алеша за неделю болезни вытянулся, оброс и стал похож на домовенка Кузю из мультфильма. Первый день у мальчика нет температуры. Чтобы не сглазить, про себя добавляет Евгения Сергеевна, Женя. Она стоит в дверях кухни и наблюдает, как Алеша сидит за столом и ест сметанную булку, запивая ее молоком. У него сосредоточенно двигаются уши, лоб под густой челкой вспотел, щеки пылают. Весь он погружен в еду, после нескольких дней в пижаме и жидкого бульончика с ложки эта булка — победа. Мягкая, с дырочками на золотистой корке, пахнущая ванилином и душистым хлебом. Алеша берет ее обеими руками с синего блюдца, откусывает маленький кусочек и жует, потом глотает, на мгновение замерев, вытягивает губы трубочкой и запивает из большой керамической кружки с Винни-Пухом на боку. Женя встает на цыпочки, чтобы лучше видеть, почти не дышит. Алеша пьет крупными глотками, и Женя тоже глотает вместе с ним, чувствуя во рту вкус и тепло кипяченого молока, сохраненные толстыми стенками кружки.

Булка — кружка, булка — кружка. Маленькие Алешины уши, окантованные нежно алеющими хрящиками, движутся вверх и вниз. Каждый кусок булки, каждый глоток молока наполняют Женю ощущением первобытного счастья и покоя. Сейчас подойти, обнять,
взять на руки теплое, сладкое тельце. Узенькие плечики, цыплячьи лопатки, прижать к груди, вдохнуть русую макушку, ручеек волос на шейке, горячие пуговки позвонков…

Алеша большой мальчик, первоклассник. Его так просто на руки не возьмешь, но на время болезни он перебрался в мамину кровать. А так у него своя кроватка-диванчик, купленная в этом году.

Алеша сзади и вполоборота удивительно напоминает Геннадия Палыча. Такие же ровные плечи — продолжение узкой спины. Тщательно раздвинутые локти, крепкие коротковатые икры. В школе за партой он не достает ногами до пола. Геннадий Палыч носит ботинки на толстой подошве или на каблучке, размер обуви у него маленький. Говорит, что сорок первый, а на самом деле — тридцать девятый, да. У Жени он носит
женские тапки с меховой опушкой. За всю неделю Геннадий Палыч пришел только раз, в первый день, когда у Алеши температура зашкаливала за сорок и Женя металась одна, некому было сходить за лекарствами. Принес сироп и анальгин, протянул в дверь. Ему нельзя болеть и заражаться. Приехала дочь с маленькой внучкой Манечкой. Все они живут у бывшей жены. Если Геннадий Палыч заболеет, то, первое: не сможет жить с девочками, второе — может случайно заразить Манечку. Она не виновата, что у дедушки в какой-то там по счёту семье болен ребенок. Манечка — объект неприкасаемый и знаковый. Им всем вместе: Жене, Алеше и Алешиному гриппу — с ней не тягаться. Женя видела фотографии — вылитая Люда, жена. Анна Андронова

Женя не жена. Хотя у Жени в жизни тоже есть знаковые объекты, столпы существования: Алеша, сестра Марина, мама и старые «Жигули». Еще она заведует отделением в городской больнице. Утром, собираясь на работу, она из Жени становится Евгенией Сергеевной.
К ее тихому спокойному голосу прислушиваются, когда она входит в палату, больные сразу понимают — заведующая пришла. В больнице Женя носит туфли на каблуках и свободный классический халат — уменьшает вес за счет роста. Еще длинные серьги с кораллом,
трубки у стетоскопа тоже красные, получается стильно. И прическу ей делает очень стильный парикмахер, молоденький парнишка с оранжевым ежиком на макушке. Вот он и ей стрижет такой же ежик, только умеренно каштановый, и челку оставляет подлиннее, а сзади на шее — хвостик колечком. У Алеши такой же. Хвостик, к сожалению, за большим воротом халата не видно, но в целом получается продвинутый имидж, молодежный. У них в отделении все моложе тридцати пяти, надо соответствовать.

Женя хороший врач, настоящий, и Геннадий Палыч это ценит. Он тоже заведует, только хирургией. Они познакомились сто лет назад в санатории. Жене тогда было двадцать восемь, она работала в поликлинике, а в свободное время сидела с племянниками.
А Геннадию Палычу было тогда сорок пять, две любовницы, дочь и жена Люда с докторской диссертацией. Именно Геннадий Палыч Женю переманил в больницу работать, за что Женя ему, конечно, очень благодарна. И за Алешу тоже. Сейчас ей сорок, а у Геннадия Палыча вон вся голова седая и внучке полгодика, жена давно бывшая, но не утраченная полностью. Благодарность немного ослабела, поистерлась и требует подпитки.
— Ген? Ты говорить можешь?
В маленькой однокомнатной квартире не спрятаться, чтобы мальчик не слышал, можно только дверь закрыть. Но Алеша, кажется, так увлечен едой, что мамины разговоры его не волнуют.
— Что? — У Геннадия Палыча в телефоне плачет ребенок, течет вода и что-то падает.
— Я говорю, как дела?
— Сейчас…
В трубке долго шуршит, трещит и щелкает, потом становится тихо. Это он взял сигареты и вышел на лестничную клетку.
— У меня нормально, а вы как?
— У нас температура нормальная. И утром, и сейчас. И соплей уже поменьше. Он поел, играл всё утро, телевизор смотрел, потом мы выезжали сегодня…
— Это куда это вы выезжали?
— Секрет пока. Придешь сегодня? Мы не заразные уже, я думаю. Еще у нас пицца есть. Придешь?
Пиццы, конечно, еще нет, но есть сыр, колбаса и тесто в морозильнике. Соленые огурчики, перец. Женя перебирает в уме набор продуктов, которые любит Геннадий Палыч. Алеша пока ест плохо, но от маминой
пиццы не откажется, хотя бы попробует. Можно сбегать в магазин за соком…
— Женя, где вы были?
Голос у него становится строгим и жестким. Так, наверное, он говорит в операционной: «Тампон. Еще. Шевелитесь, молодой человек, шить надо быстрее». Господи, куда они могут поехать, кроме сестры, бабушки и магазина!
— В магазине были, купили кое-что интересное.
— Это что же?
Слышно, как он раздраженно выпускает дым. Женя знает, что он ужасно не любит сюрпризы, неожиданности, розыгрыши. Он любит всё контролировать.

В связи с Манечкой Женю сейчас приходится контролировать редко и на расстоянии. Это трудно. Женя представляет, как он стоит, нахмуренный, на темной лестнице, придерживая дверь, чтобы дым не попадал в квартиру.
— Рыбку мы купили золотую в аквариум. Она исполняет желания. Хочешь, и твои исполнит?
Сейчас он расслабился, посмеивается, разве, мол, его желания исполнишь, и так далее, и голос уже без металла, даже игривый немножко.
— Приду. Попозже только, часов в… сейчас сколько у нас? Четыре? Тогда в шесть. Хорошо?
В шесть он, конечно, не придет, надо часик накинуть. Сейчас вынуть тесто из морозилки, вещи рассовать. Удивительно, но этот человек — редкий гость, редкий отец и не муж, до сих пор так может повысить
ей настроение. Или кажется? Просто болезнь Алешина закончилась, мальчик кушает, играет машинками, завтра они начнут потихоньку уроки догонять. Жизнь входит в привычную колею. Хочется вдохнуть полной грудью, встать на цыпочки, потянуться.

За неделю сидения дома Женя не только совершенно забыла о работе, но и о доме забыла тоже. Как ни уговаривала себя, что вот есть же время теперь в шкафу разобраться, отчистить наконец духовку и выгрести хлам с лоджии, всё равно себя обнаруживала на кухне с дурацкой книгой, в те минуты, когда Алеша спал после жаропонижающих таблеток. Женя окидывает взглядом комнату, как будто видит первый раз за неделю. Да-а. Два разобранных, даже не разобранных — разваленных дивана в россыпи пластмассового конструктора. Алешины майки и колготки. Машинки. Балконная щель, закрытая старым пальтишком. Книжки на полу, молочный стакан и чайный на табурете. Коробка из<под зимних сапог без крышки, полная лекарств, и вообще по всей комнате пузырьки, капли, градусники, тряпочки от компрессов, мешочек с ватой. Скомканные носовые платки на пыльном телевизоре. Только Алешин письменный стол очищен от завалов, карандашики и ручки в стакане, стопка тетрадей. Мерцающий водой и зелеными волосами водорослей аквариум в виде коньячной рюмки. Золотая рыбка.

Рыба плавает кверху брюхом. Шикарный еще утром хвост свисает красным лоскутком. Рыба сдохла, не успев исполнить ничьих желаний. Господи, что делать-то? Женя оглядывается на дверь и встает к столу, заслонив рыбий трупик. Где<то в подушках оживает трубка домашнего телефона.
— Женя, где вы были весь день? Почему не отвечали на звонки? Как Алеша? Температура какая? Он ел? Спит? Гена приходил? Женя, что случилось, что ты молчишь?
— Я бы сказала, мамочка, но…
— Я звонила десять раз!
— Ты бы на сотовый сразу…
— Какой сотовый, когда ты должна быть дома с больным ребенком! Куда ты ездила, к Гене? Этот человек в конце концов доведет тебя до греха! Мыслимо ли дело тащить ребенка с температурой сорок через весь город? Когда он сам у тебя был в последний раз?
— Мам, я…
— Ты сидишь дома неделю, если Алеша идет на поправку, пользуйся случаем! Ты три года не брала больничный! Сколько я с ним отсидела, сколько нервов, сил, как я волновалась всегда. Помнишь, когда ты уехала на эту конференцию или что там еще, в Москву?
— Мам…
— А теперь я даже не заслужила, чтобы мне сообщили, где вы находитесь! Ты хоть пол помой, Женя, не говоря уже, что у тебя в шкафу бельевом. Полотенца не найти. Собой займись. Есть свободная минутка — ляг, ноги поднимай! Пусть Гена тебя отпустит в бассейн. Ты
же сидишь и ешь наверняка! Тебе лень рукой шевельнуть, Женя, ты понимаешь, что ты ужасно толстая! Ты меня слушаешь?

Ну да, она толстая. Женя косит глазами на пыльное зеркало шифоньера. Приходит с работы, снимает каблуки и блузку, переодевается в байковый халат, становится из заведующей просто толстой домашней тетенькой. Такой любимый ее халатик пятьдесят шестого размера, с подрезом и оборкой, свободный на животе, в мелкий сиреневый цветочек-незабудку по синему фону. Остался со времен беременности. Мама чудом не утащила к себе на антресоль. Мама — человек военного детства, карточек, подвальных квартир и запасов в сундуках. Всё, что по ее мнению, сейчас не нужно, она уносит к себе и прячет в многочисленные узелки и узлы. На узлы нашиты желтоватые от стирки квадратики из старой наволочки. На них шариковой ручкой каллиграфическим почерком описано содержимое: «Маринины простыни для дачи, восемь шт., занавески старые из маленькой комнаты». На дачу они никогда не попадут, ни занавески, ни простыни, так и будут лежать на антресоли. Мама сложный человек.
— Мам, мы за рыбой ездили и…
— Какая рыба, Женя, как температура, ты скажи? Глупости какие-то городишь!
Женя вздыхает, она никогда почти не успевает ничего сказать маме, мама всё знает сама.
— Золотая, мам, для аквариума, ты помнишь, как он просил. Мы аквариум приготовили, температура была нормальная, собрались и…
Мама бросает трубку.
— Температура нормальная, а рыбка померла уже, — говорит Женя обиженным гудкам.

Она представляет маму на кухне своей квартиры. Квартиры, где Женя родилась, росла, ходила в школу и институт. Где в коридоре повешен древний серый телефон, подоконники заставлены фиалками и геранью,
а на стене большой комнаты висит узорчатый ковер, по которому они с сестрой в детстве играли в лабиринт. На боковине старой плиты дремлет Барсик, приоткрывает лениво голубой сиамский глаз на мамин повышенный тон. И свет в квартире, как всегда, везде погашен, кроме ночника над столом и слабенькой дежурной лампочки в прихожей.

У мамы кот, у сестры такса Юся, а у них с Алешей была черепаха Марфушка. Клювастая, довольно шустрая, с желтоватыми когтистыми ногами и клетчатым панцирем. Она выходила на середину кухни за капустным листом, и иногда Жене даже казалось, что она отзывается на кличку. Прошлым летом Марфушка убежала на даче. Повалила хлипкую досочку загона, кое-как собранного Алешей. Удрала. Погибла, конечно, зимой, но Алеша считал, что просто убежала, вырвалась на свободу, а со временем и вовсе забыл о ней.

Месяц назад он увидел в витрине зоомагазина золотисто-красного вуалехвоста в круглом аквариуме. На дне между колышущимися водорослями лежали разноцветные камушки и стоял крошечный пластмассовый замок, в ворота которого рыбка иногда проплывала.
С тех пор идея завести такую рыбу завладела Алешей всерьез. Из школы он непременно просил пройти мимо магазина, и Женя даже стала машину оставлять дальше, чем обычно. Никто из знакомых рыбок не держал, у сестры на работе стоял в холле огромный аквариум, полный разнообразных рыб и водорослей, камней и даже кораллов. Аквариум был оборудован подсветкой и булькающим генератором кислорода. Воду сложно меняли, сливали, отстаивали, пересаживали рыб. Жене это всё казалось очень проблематичным.
Менять, цедить, насыщать кислородом, греть лампой, покупать корм. Где? И куда в их малометражку пристроить еще стеклянную бандуру, чтоб не упала и не мешала жить?
«Мамочка, ну пожалуйста! Ну только одну рыбочку, золотую?» Алеша мог стоять перед витриной часами, поворачиваясь иногда со скорбным видом. Смотри, мол, мама, какая она маленькая, разве она помешает?
И вообще, если она не хочет рыбку, тогда другого зверя. Овчарку можно. Женя представляла, как овчарка будет входить в их кухню и, не имея возможности даже развернуться, выходить просто задом, с трудом вписываясь в поворот прихожей. Даже мелкая Юся, бывая
в гостях в моменты семейных сборищ, обегала территорию за полминуты, а дальше забивалась под кухонный стол, чтобы не мешаться под ногами. Рыба в этом отношении была куда удобнее. В конце концов Женя сломалась и после долгих консультаций с продавцами зоомагазина пришла к выводу, что все-таки можно обойтись малой кровью. Рыбу можно купить одну, а если аквариум будет не очень маленьким, то никаких кислородов и прочей аппаратуры не потребуется.

Аквариум в виде рюмки был куплен в тот же день, Женя долго отмывала его с “Fairy” от магазинной пыли, а потом также долго от “Fairy”, боясь, как бы рыбка сразу не загнулась от химии. Прокалили и промыли прошлогодние крымские камушки, собранные Алешей на пляже, подсадили водоросли, и на дно был отправлен пластмассовый парусник из «Лего». Не было только жителя для этого шикарного обиталища. Аквариум был сразу поставлен Алеше на стол, на самую середину, как раз в то место, куда Геннадий Палыч уже второй год планировал поставить монитор компьютера.

Здесь было светлее всего и днем, и вечером. Алеша учил уроки при свете яркой настольной лампы. Время от времени, поднимая голову от тетрадок, Алеша смотрел на прозрачную воду аквариума, поворачивал его, придвигая поближе, и вздыхал:
— Мам, а когда мы купим рыбку?
То на улице был мороз, тридцать градусов, то у мальчика двойка по письму, то в магазине переучет. Покупка домашнего питомца всё откладывалась и откладывалась. Потом Алеша заболел гриппом.
Семь дней Женя живет дома, подчиняясь градуснику, как дирижеру. Цифры складываются в график, этот график как будто нарисован у Жени в голове красным фломастером: сорок, сорок, тридцать девять, сорок, тридцать восемь и пять и наконец-то тридцать семь и три, тридцать семь. Тридцать шесть и шесть — нормальная. Первые дни Алеша почти всё время спал, даже не спал, а как-то дремал в забытьи, плакал и бредил. Метался по жаркой подушке взлохмаченной горячечной головой: «Мама, мама… плывет, она плывет… смотри…» — «Кто плывет, Алешенька? Нет никого, давай лобик оботрем». И Женя снова и снова обтирала его разведенным уксусом, чувствуя, как нагревается в секунду прохладная тряпочка, поила микстурой и просто
водичкой с ложечки, морсиком, чайком. «Мама, плывет опять, смотри, красивая, рыба… А как мы ее назовем?..»

Обошлось! Господи, обошлось. Ей ли не знать, как это всё хлипко, тонко, зыбко? Один шаг, один миг. Как схватывал панический потный ужас: «Алеша, Алешенька, попей водички! Алеша?» И мама шепотом
кричала в телефонную трубку, как будто боясь разбудить больного мальчика на том конце провода: «Женя, ты же не педиатр! Женя, вызови врача!» Приходила врач. Что врач? Всё то же самое: панадол, аспирин,
обтирания. Больше пить. Хрипов нет пока. Если волнуетесь, можно в больницу, но сейчас все так болеют. Грипп. Женя кивала, да, грипп, хрипов нет. В больницу не надо, хотя, конечно, волнуется, и пыталась на время присутствия врача тоже как будто надеть белый халат и из перепуганной матери стать заведующей отделением. Не получалось. А номер Геннадия Палыча вечером говорил, что абонент недоступен, а утром сам абонент бросал скороговоркой: «Не могу говорить, перезвоню…» Не перезванивал.

Обошлось. Женя решила, что, как только спадет температура, они поедут за рыбкой. Сколько можно тянуть? Золотую рыбку с витрины для исполнения желаний. И вот сегодня утром Алеша, давясь, впихнул
в себя три ложки жиденькой манки и безропотно натянул на дрожащие от слабости ноги старенькие синие колготки, от которых уже с сентября категорически отказывался. («Я уже, мама, не малыш, мне полагаются синие трико, как у папы».) Женя потребовала еще платок под шапку и бабушкино кашне поверх пуховичка. И валенки. В машине молила Бога, чтобы магазин работал, рыба плавала и всё получилось. И действительно, уже через час они привезли ее домой в банке с дырявой крышкой, и Алеша всю обратную дорогу держал банку двумя руками, не дыша, и закутывал уголком шарфа, чтобы не замерзла. Вместе с рыбой приехала коробочка мотыля, рыбу водворили в приготовленном
аквариуме, и она довольно бодро там плавала.

Перекормили, что ли? Она есть хотела. Алеше так нравилось давать ей червячка. Опускать его осторожно в пластмассовый периметр кормушки и наблюдать, как рыба бросается и заглатывает его круглым коралловым ротиком.
— Ры-ы-ба, — говорил Алеша благоговейно, стоя коленями на стуле и придвинув нос к самому стеклу.
— Моя Рыба.
И как только что на кухне, Женя смотрела на его узкую спинку в клетчатой байке, на шейку-стебелек и маленькую попку, обтянутую синей колготочной тканью.

Когда Алеше было годика три-четыре, он всегда ходил дома в колготках без шортиков. Женя купила ему тогда на оптовом складе пар пять или шесть, красных и синих. Она уходила выносить мусор или быстренько за молоком, за хлебом в киоск на остановке, а Алеша
оставался один. У него была специальная табуретка, чтобы, пока мамы нет, ставить у окна и смотреть во двор, опираясь локтями на подоконник. Часто Женя заставала его сидящим так, когда возвращалась. Ему нравилось делать вид, что он просто любит смотреть в окно, а не ждет маму из магазина. Женя быстро поняла эту игру и, возвращаясь через двор, никогда не давала мальчику понять, что видит его в окне. И так же он стоял, как сейчас, в синей байке и колготках, разглядывая через стекло недоступный ему аквариум
внешней жизни…
— Мам, я не хочу больше молока. А как там Рыба?
Щеки красные, рот приоткрыт. Нос опять не дышит.
Глаза у Алеши глубоко посажены, как у Жени, в щеточке темных ресниц. Блестят. Уж не температура ли опять? Наездились!
— Ты почему без тапочек?
Жене надо еще минутку форы. Одну маленькую минутку, собраться с мыслями.
— Рыба наша умерла, сынок. Она, наверное, болела, а нам в магазине не сказали.
Алеша останавливается посреди комнаты, как будто натыкается на стену.
— Как она может умереть, мама, если мы ее только что купили?
— Ну, сыночек, она болела, наверное, а мы не знали. Или старенькая была.
— Барсик тоже старый, и бабушка. Но они живые!
— Она болела, Алеша, а мы не знали. Нам тетя не сказала.
— Та тетя в магазине была хорошая, она бы сказала…
— А может, она и сама не знала?
Женя так и стоит, заслоняя стол. Куда ее девать теперь, господи?
— Покажи.
Женя пододвигается, что поделать? Алеша залезает на стул и долго смотрит на рыбку.
— Она теперь не золотая. Она мертвая. Мам, а полечить нельзя ее? Ты не можешь ее сейчас как-нибудь вылечить?
— Нет, Алеша, уже никак.
— И что теперь с ней? А как же желания выполнять?
Алеша садится на пол и смотрит теперь на маму снизу вверх, чтобы не плакать.
— Желания будем сами исполнять. К нам папа сейчас придет, в шашки сыграете. Он тебе журнал новый принесет, наверное, про Скуби-Ду. Пиццу пожарим, хочешь? С колбаской? Пойдем сейчас тесто вытащим,
хорошо? А пока печется, можно мультик посмотреть, ты какой давно не смотрел?
Алеша ничего не хочет, ни мультик, ни пиццу, ни колбаску. Он, конечно, плачет. Он рыдает, уткнувшись лицом в подушки, пока Женя вылавливает рыбку из аквариума и спускает в унитаз. А куда ее девать? Потом она забирает и аквариум тоже, воду-то надо вылить и
камушки сполоснуть. Вдруг эта рыбина действительно болела чем-то? Алеша плачет, он не хочет ни есть, ни пить. Женя плачет тоже. Они сидят на диване, обнявшись и всхлипывая, и Женя машинально трогает мальчику лоб. Лоб этот теплый, но не горячий.

— Давай градусник поставим?
Алеша покорно поднимает руку, привык уже. Температура нормальная.
— Читать будем? Какую тебе книжку читать?
За окнами давно стемнело. Алеша умыт, напоен молоком и переодет в чистую пижаму. Нос промыт и закапан каплями, горло выполоскано. Он уже не плачет, а читает про хоббитов. Женя так и не прибралась, тес
то осталось в морозильнике. В девять часов Алеша уже спокойно спит и дышит ровно и глубоко. Женя укрывает его поплотнее одеялом, гасит ночник и вдруг понимает, что должен был прийти Геннадий Палыч. Алеша даже не вспомнил. Женя тоже как-то закрутилась, а теперь уже и звонить поздно — Манечка спит. Женя пьет на кухне чай с молоком первый раз за день и доедает сметанную булку. Пусть она толстая и не занимается собой, пусть в шкафу мама опять не сможет найти полотенце. Пусть стакан молочный и стакан чайный остались стоять в комнате на табурете. Не приехал Геннадий Палыч. И не позвонил. Пусть, в конце концов, рыба сдохла! Рыба сдохла, но всё успела, успела главное желание выполнить. Температура нормальная, нос дышит, хрипов нет.

А рыбок завтра новых купят, она видела в том же магазине синих петушков в другом аквариуме. Они будут у них просто рыбки, без всяких желаний.