Зэди Смит «О красоте»

– Я же говорю, мы знакомы – Моцарт!
Теперь он был одет: из-под толстовки с логотипом «Ред Сокс» выглядывало несколько футболок, черные джинсы наплывали на белые носы-раковины кед. Поди различи под всем этим тело, которое Зора видела чуть ли не в первозданном виде. Единственный намек – красивая шея парня, придававшая ему сходство с молодым зверем в молодом, неизведанном мире. Он сидел на ступеньках на выходе: в наушниках, расставив ноги и кивая в такт музыке, – Зора чуть об него не споткнулась.
– Извини, дай я… – обходя его, пробормотала она.
Парень сбросил наушники на шею, вскочил и стал спускаться рядом с ней.
– Эй ты, в шляпе, постой, говорю!
Сойдя с лестницы, Зора остановилась, приподняла край своей дурацкой шляпы, глянула парню в лицо и наконец-то его узнала.
– Моцарт! – снова воскликнул он, тыкая в нее пальцем. – Точно! Ты взяла мой плеер, ты сестра Леви.
– Да, Зора.
– А я Карл. Карл Томас. Я же говорю, ты. Сестра Леви. – Он кивал и радовался так, словно они только что нашли лекарство от рака.
– Ты, значит, общаешься с Леви? – неловко спросила Зора. Статность Карла обостряла ее чувство собственной дисгармоничности. Она скрестила на груди руки, потом поменяла левую с правой и вдруг почувствовала, что стоять в такой принужденной позе не в силах. Карл глянул через плечо на коридор из тиковых деревьев, дрожащий в мареве и уводивший к реке.
– Да я его с тех пор и не видел. Я думал, мы с ним тут по одному поводу встретимся, но… – Карл снова переключился на Зору. – Так ты куда идешь – туда?
– Вообще-то в другую сторону, к площади.
– Отлично. Можно и к площади.
– Э… ладно.
Через несколько шагов пешеходная дорожка кончилась. Теперь они молча ждали сигнала светофора. Карл вставил в ухо наушник и опять закивал головой. Зора посматривала на часы и напряженно оглядывалась, давая понять прохожим, что она и сама не знает, зачем этот парень 
с ней идет.
– Ты в команде плаваешь? – спросила Зора, так как зеленый свет не загорался.
– А?
В ответ Зора сжала губы и покачала головой.
– Нет, нет, повтори. – Он вынул наушник снова. – Что ты сказала?
– Да так, просто спросила, не плаваешь ли ты в 
команде.
– Разве я похож на того, кто плавает в команде?
Воспоминание Зоры о Карле внезапно прояснело, ожило.
– М-м… Я не хочу тебя задеть, я хочу сказать, что ты ловкий.
Карл дернул плечом, провел им по уху, но его лицо не смягчилось.
– Чтобы быть в команде тех, кто плавает, надо быть в команде тех, кто учится. Надо быть в колледже, чтобы плавать в команде, ведь так?
Две машины, едущие в противоположные стороны, поравнялись друг с другом и встали: водители высунулись из окон и принялись радостно перекрикиваться под нарастающее бибиканье соседей.
– Ну и мастера же они орать, эти гаитяне. Вопят без передыха. Даже когда у них все ОК, они и то на взводе, – удивлялся Карл. Зора нажала на пешеходную кнопку.
– Значит, ты ходишь учить всякие гуманитарные… – спросил он как раз, когда Зора сказала:
– Значит, ты ходишь в бассейн таскать чужие…
– А, черт, – громко рассмеялся Карл. Неискренне, подумала Зора, сунула кошелек подальше в свой баул и незаметно застегнула молнию.
– Извини за маску. Я думал, она никому не нужна. Неужели ты до сих пор злишься? Мой друг Энтони в раздевалке работает, он меня и пропускает, понимаешь?
Зора не понимала. Светофор защелкал по-птичьи, возвещая слепым, что можно переходить.
– Слушай, а ты часто в таких местах бываешь? – спросил Карл на другой стороне улицы. – Где Моцарта играют, например.
– Вообще-то нет. Надо бы чаще, наверное. Но учеба отнимает кучу времени.
– Ты на первом курсе?
– На втором. С сегодняшнего дня.
– Веллингтон?
Зора кивнула. Впереди показалось главное здание колледжа. Карл как будто хотел задержать ее, отложить момент, когда она войдет в ворота чужого ему мира.
– Обалдеть, ученая сестра! Круто… нет, правда, это так здорово. Будешь судить-рядить обо всем – это награда, образование. Это награда, то, что нам надо, Веллингтон рядом – здесь, за оградой.
Зора слабо улыбнулась.
– Нет, ты это заслужила, ты столько для этого сделала, – сказал Карл и рассеянно огляделся. Зора вспомнила своих бостонских воспитанников: когда было время, она подрабатывала – водила мальчишек в парк, в кино, затем доставляла домой. Карл был похож на них: внимание как флюгер. Да еще эти вечные кивки и притоптывания, словно покой опасен для здоровья.
– Так вот, значит, Моцарт, – выпалил Карл. – Там есть одна штука в «Реквиеме»… Я другого у него не знаю, а вот в «Реквиеме», который мы тогда слушали… В общем, ты «Лакримозу» помнишь?
Его пальцы музыкально плавали в воздухе, словно он дирижировал своей собеседницей в надежде извлечь из нее нужный ответ.
– Ну, «Лакримоза» – не помнишь, что ли?
– Э… нет, – сказала Зора, нисколько не беспокоясь о том, что перекличка уже началась и она опоздала.
– Это как восемь бит, – нетерпеливо объяснил Карл. – Я семплировал эту мелодию после того вечера – просто фантастика! Там ангелы забирают все выше и выше, и скрипки ноют: та-а, та-а, та-а, та-а, – аж сердце замирает. А если слова убрать и подложить ритм, то выйдет классный трек. Да знаешь ты ее… – И Карл начал напевать «Лакримозу».
– Я правда не знаю. Я плохо разбираюсь в классической музыке.
– Нет, знаешь: я слышал ваш разговор. Твоя мама и остальные, они спорили, гений он или нет…
– Но это же было месяц назад, – смущенно возразила Зора.
– Да, память у меня отличная, я помню все. Скажи мне что-нибудь – я запомню. И лица я не забываю, как ты уже поняла. А про Моцарта мне интересно, потому что я ведь тоже музыкант.
При этом неподобающем сравнении Зора позволила себе слегка улыбнуться.
– Ну я и раскопал кое-что, я же читаю про классику. Надо же знать про всякие там влияния и прочее: если бы я зациклился только на своем творчестве, я бы не смог делать то, что делаю.
Зора вежливо кивнула.
– Короче, ты понимаешь, – решительно заключил Карл, как будто своим кивком Зора подтвердила справедливость его неписаных музыкальных принципов. – Ну и вот, оказалось, что эта часть даже не Моцарта, то есть не совсем его. Он создал основу, а дописывать пришлось другому. И «Лакримоза», по сути, дело рук того парня, Зюсмайера. Здесь-то и загвоздка, потому что это лучшая вещь в «Реквиеме», я еще подумал: черт, когда ты так близок к гению, ты поднимаешься над собой. Вот и Зюсмайер, он как новичок, который набрел на биту и запульнул мяч на Луну. И теперь все пытаются доказать, что это был Моцарт, потому что ясно же, кто может писать такую музыку, а кто нет. Но суть-то в том, что эту классную вещь создал Зюсмайер, обычный парень. Я чуть не упал, когда узнал.
Пока он говорил, а она изумленно пыталась слушать, его лицо безмолвно околдовывало ее, и каждый, кто шел мимо них под аркой, испытывал действие тех же чар. Зора ясно видела, как прохожие взглядывали на него украдкой и замедляли шаг, стремясь задержать образ Карла на сетчатке глаза, где иначе отпечатается какая-нибудь скука вроде дерева, библиотеки или двух играющих в карты мальчишек. На него хотелось смотреть.
– Ну вот, в общем, и все, что я собирался тебе сказать, – подытожил Карл, чей энтузиазм начал сменяться разочарованием, так как Зора молчала.
– Ты собирался сказать мне это? – рассердилась она.
– Нет, нет, ты не поняла. – Он звонко рассмеялся. – Слушай, я приставала. – Карл легонько потрепал ее по левой руке, и Зору прошиб электрический разряд, ударивший ей в пах и замерший где-то в области ушей. – Просто это во мне сидело. Я ведь часто бываю на всяких городских вечерах, и кроме меня там негров нету. Не ходят они туда, вот я и решил: если еще раз эту злющую черную девчонку увижу, обязательно выложу ей все, что думаю про Моцарта, – что-то она тогда скажет. Ведь это как в колледже. Вы же там платите за то, чтобы обсуждать с другими всякие штуки. Вы как раз за это платите. – Он убежденно кивнул.
– Может быть.
– Да так и есть, – настаивал Карл.
Торжественно заныл веллингтонский колокол, затем, с другой стороны дороги, донесся более жизнерадостный четырехнотный призыв епископальной церкви.
– Знаешь, тебе бы с другим моим братом пообщаться, с Джеромом, – рискнула Зора. – Он сечет и в поэзии, и в музыке. Иногда он, правда, задирает нос, но ты мог бы как-нибудь заскочить, раз ты хочешь поболтать, и все такое. Сейчас он в Брауне, но каждые несколько недель приезжает домой. Домашние у меня что надо, с ними есть о чем поговорить, хотя они меня и достают временами. Отец у меня профессор, так что…
Карл изумленно отпрянул.
– Нет, я к тому что с ним страшно интересно общаться… В самом деле, ты не стесняйся, заходи и…
Карл холодно взглянул на Зору. Какой-то первокурсник задел его мимоходом, Карл вздернул плечи и пихнул его в ответ. Тот, видя, что его пихает высокий черный парень, смолчал и пошел своей дорогой.
– Вообще-то, – сказал Карл, сверля спину первокурсника взглядом, – я заходил, но оказалось, что меня 
не ждали.
– Ты заходил? – недоуменно спросила Зора.
В ее лице читалось искреннее неведение. Карл замял тему.
– Тут дело вот в чем. Оратор из меня никакой. В разговоре я толком ничего не могу выразить. Пишу я лучше, чем говорю. Когда я рифмую, я – хрясь! – бью в дерево и протыкаю его насквозь. А когда говорю, набиваю шишки. Всегда.
Зора рассмеялась.
– Послушал бы ты папиных первокурсников. А я ей и говорю, а она мне такая, а я ей, значит, а она ни черта, – изобразила Зора, повышая голос и доставая им до противоположного берега страны. – И так до бесконечности.
Карл был озадачен.
– Твой папа профессор… – медленно проговорил он, – белый, да?
– Он англичанин. Говард.
– Англичанин! – воскликнул Карл, сверкая своими белоснежными белками и, переварив эту новость, добавил:
– А я вот в Англии не был. И вообще из Штатов не выезжал. – Его пальцы странно, ритмично пощелкивали в ладонь. – Он что, математику преподает?
– Папа? Нет, историю искусств.
– И ты с ним ладишь?
Взгляд Карла опять стал блуждающим, и Зорой снова овладели бредовые страхи. Ей вдруг показалось, что все его вопросы просто заговаривание зубов, которое приведет – какими путями, она не дала себе времени подумать – к ее родному порогу, маминой шкатулке и их сейфу в цокольном этаже. Она затараторила как автомат: она всегда так делала, когда хотела скрыть, что мысли ее далеко.
– Говард? Он классный. Конечно, он мой отец, так что иногда… ну ты понимаешь. Но он что надо. У него тут был роман на стороне, с его коллегой, и это вышло наружу, поэтому дома теперь все вверх дном, мать с ума сходит. А я ей говорю: брось, все развитые пятидесятилетние мужики изменяют своим женам. Это почти норма. Разумеется, умных мужчин тянет к умным женщинам – тоже мне неожиданность. Кроме того, мама за собой не следит, весит чуть ли не сто сорок килограммов.
Карл смотрел под ноги, ему было явно неловко за Зору. Она покраснела и вдавила свои короткие ногти в ладонь.
– Полные женщины тоже хотят любви, – философски заметил Карл и вынул из капюшона сигарету: она была заложена за ухо. – Тебе пора, – сказал он и закурил. Должно быть, Зора ему надоела. Ее охватило горькое чувство потери: из-за ее трескотни все померкло – и Моцарт, и этот Гусьмайер вместе с ним.