Зульфю Ливанели «Счастье»

С того дня, как на Мерьем свалилась беда, она не видела отца. От этого человека и раньше-то было не дождаться словечка. В доме властвовал дядя, а с отцом никто особо не считался. Дядя же не только в доме или деревне — везде пользовался почетом. Посетители приходили к нему с изобильными дарами и подношениями, целовали руки, оказывали большое уважение. Все боялись этого жесткого, гневливого человека. А он читал им айяты из Священного Корана, пересказывал хадисы из жизни Пророка, наставлял их на жизненном пути. У него, шейха суфийского тариката, были ученики даже по ту сторону горы, в самом Стамбуле.

До сидящей в сарае трепещущей от страха Мерьем иногда доносился свирепый голос дяди, который заточил ее здесь: «Уберите с глаз моих эту позорную, бесчестную, бесстыжую шлюху!»

По словам Дёне, из-за нее «честь семьи навечно опозорена» и теперь в деревне на людях и лица показать нельзя.

— Что же делают с девушками, которые попадают в такую беду? — спрашивала она наивно Дёне.

И Дёне ответила:

— Отправляют в Стамбул. Из деревни две или три девушки так уже уехали.

Тогда страх внутри немного утих: значит, и всего-то наказания будет, что она отправится за гору! Однако отчего же тогда был таким взгляд Дёне, когда она говорила ей:

«Девочка моя, нашла же ты беду на свою голову!»?

И раньше-то, когда она не была еще настолько грешна, от змеиного взгляда Дёне у нее стыла в жилах кровь. А сейчас и вовсе…

На прощание Дёне добавила:

— Уехали, конечно, те, кто не повесился. Были и такие, которые повеситься предпочли.

После ее ухода Мерьем с содроганием посмотрела на сваленные в углу мотки веревок, бечевок и шнуров. А может, ее заперли здесь для того, чтобы она повесилась? Деревянные балки и брусья на потолке амбара, лежащие на полу веревки — все будто нарочно здесь для этого дела. Если захочется повеситься, то более подходящего места, чем этот амбар, не найти.

Размышляя над коварной усмешкой Дёне, которая проскользнула во время разговора, Мерьем все глубже убеждалась, что в ее словах прячется ужасный смысл. Дёне явно и с отцом Мерьем говорила об этом. Влияние этой молодой женщины, новой невестки, на отца было огромным. Ведь после второй жены, которая оказалась бесплодной, эта родила ему двоих детей.

Значит, ее семья нашла ей подходящее наказание: они хотели, чтобы Мерьем без лишнего шума повесилась — смыла кровью позор. Со временем все забудется. К тому же кто обвинит семью в грехах девушки, если она покончила жизнь самоубийством? Мерьем помнила, как все часто во всех подробностях судачили с притворными печальными минами о двух повесившихся девушках…

Она взяла в руки витой жгут, лежащий в углу. Веревка противно шуршала, она была старая, ею часто пользовались, и местами она обтрепалась. Концы веревки свисали свободно. Мерьем подняла взгляд, решаясь, посмотрела на рассохшуюся балку. Она часто слышала раньше, как это делается. Надо забросить веревку и закрепить на балке, подтянуть другой конец, завязать его и, встав на колоду, просунуть голову в петлю. Затем оттолкнуться и выбить опору из-под ног. И повиснуть. Сперва может заболеть горло, однако через пару минут все пройдет. Смерть, должно быть, похожа на глубокий сон, такой, в каком уже никогда не увидишь эту ужасную птицу Анка.

«Интересно, мертвецы видят сны?» — подумала она. Оттуда еще никто не возвращался, поэтому никто не знает, видят ли они сны. Может, ее покойная мать в этот момент видит ее во сне. Наверное, она очень сердится из-за того, что Мерьем думает повеситься. Конечно, какая мать захочет увидеть, что ее дочь наложила на себя руки?

Подержав немного в руках веревку, Мерьем швырнула ее на землю, словно змею:

— Пошла вон!

И вдруг почувствовала легкость. Почему-то ободрилась и даже засмеялась.

— Не расстраивайся, мамочка! Посмотри, я не убила себя.

А потом она поняла причину своей внезапной радости: Стамбул! Дёне обмолвилась, что тех девушек, которые не наложили на себя руки, отправляют в Стамбул. Значит, она тоже, как и те, другие, отправится в большой и прекрасный город за лысой горой…

«Если бы мне только разрешили, то я немедленно, даже пешком, пошла», — подумала она.

Даже пусть на ночь глядя, но пошла бы!

Однако пока дядя не примет решения, она не сможет уйти. Сбежать Мерьем даже не надеялась. Ведь ее дяде прислуживали джинны, которые знали обо всем, открывали ему тайны…

По мнению дяди, все люди грешны, но женщины — просто исчадия ада. Они достойны наказания уже за одно то, что родились женщинами. Женщина — порождение шайтана, грязное и опасное. Как праматерь Ева — Хавва, она обрушивает на голову мужчины беды, и за это нужно почаще лупить ее — как говорят, по животу палками, по спине розгами. Мерьем с детства слушала все это и ненавидела себя за то, что родилась женщиной:

— Бог мой, ну почему ты создал меня женщиной? — мучилась вопросом, искренне считая себя погрязшей в грехе.

Когда она была тощим ребенком с ручками и ножками-ниточками, все было намного легче. Она вместе с другими детьми носилась с утра до вечера, как жеребенок по пыльной деревушке, застроенной кирпичными и каменными домами, где ограды садов подпирали старые колеса от телег, где протекал грязный ручеек.

Иногда, придя на берег бескрайнего лазурного озера, они заходили в воду по колено и начинали брызгаться.

С дядиным сыном Джемалем, который был старше ее на четыре года, и его самым близким другом Мемо, вместе с другими девочками и мальчиками, они играли, бросая на растрескавшиеся стены глину. Они наперебой мчались, чтобы первыми залезть в брошенные кое-где остовы старых автомобилей, забирались на плоские стены и разоряли птичьи гнезда.

С того времени, когда ее груди налились, как два бутона, а тело приняло округлые формы и начались менструации, она больше никогда не общалась ни с Джемалем, ни с Мемо. Они были людьми, а она грешницей. Теперь ей было необходимо укрываться, укутываться, прислуживать, нести повинности — ничего, кроме этого, делать она была недостойна. Ведь от женщины, как порочного создания, в этом мире исходили только беды…

Мерьем заставили покрыть голову. Даже в знойные летние дни она не снимала с себя теплой одежды. Укутанная, ужасно потея под пятидесятиградусным солнцем, она тянула свою горькую лямку.

Вступив в женскую пору, она никак не могла понять: зачем вообще матери рожают дочерей. Лучше пусть девочки умирают при рождении. Если бы Аллах не хотел ее карать, не делал бы женщиной, а сотворил мужчиной. А при таком раскладе — и не живешь, и не умираешь.

И она принимала свою тяжелую кару. Дело известное, как только у девочки открывается это место, тут же она становится грязной. Из-за него в грех и впадешь, из-за него расплачиваешься. Мерьем потеряла счет молитвам, в которых просила об исчезновении этого проклятия. Умоляла:

— Аллах Всемогущий, пусть я однажды утром проснусь, а это место пропало! Однако ежедневно находила наказание там же, и ее окутывало отчаяние…

В детстве, когда она писалась в постель, тетка пугала ее, что подожжет ей это место. Один раз даже, взяв спичку, тетка подожгла ее и поднесла прямо туда, но в последний момент чего-то передумала. Повзрослев, Мерьем много раз повторяла: «Чтоб ты сгорело!»

Грех, совершенный в раннем детстве, пал проклятием на ее голову. Все случилось на святом месте, у гробницы Шекера Бабы.

Гробница Шекера Бабы располагалась высоко на холме, каждый приходящий туда рассказывал о своих бедах, читал молитвы, привязывал ленточки, и беды отступали. Когда она была маленькой девочкой, ее тоже взяли с собой, а чтобы она не устала, посадили на спину осла. Тогда ей было четыре или пять. Несколько часов, раскачиваясь в седле, они взбирались по извилистой тропинке на лысую гору. А потом, придя к мазару Шекера Бабы, все опустились на землю и с закрытыми глазами воздавали руки. Мерьем спросила свою тетю, что надо делать, а та зашипела на нее: «Ш-ш-ш! Мы сейчас уснем!» И показав на тех, кто молился с закрытыми глазами, произнесла: «Посмотри, все спят. Ты тоже глаза закрывай и спи».

Мерьем, так же, как все, опустилась на землю и протянула руки, глядя в небо, однако не смогла уснуть, как другие, потому что захотела писать. Она терпела изо всех сил, но безуспешно.

Приоткрыв глаз, она посмотрела вокруг. Все спали. Больше она не могла сдерживаться и почувствовала, как теплая струйка побежала по ногам. Она снова осмотрелась, не заметили ли кто, но, слава богу, все спали. А значит, уже и она, так же как все, могла спокойно заснуть.

Спустя какое-то время тетя произнесла: «Все, пора идти!» Проснувшись, Мерьем ничего не помнила, однако на обратном пути тетя, усаживая ее на осла, заметила, что случилось, и напустилась на нее: «Дочка, это что? Ты не нашла другого места, чтобы пописать?» А потом она долго-долго втолковывала ей, что случается с той, кто пописает во время зиярата к Шекеру Бабе: между ног ее появится рана — так Аллах наказывает плохих людей! Всю дорогу назад ноги Мерьем, сжимавшие седло, горели. Она так испугалась теткиных слов, что и дома долго не могла прийти в себя, все ждала, что на нее нападут джинны и чудовищные албасты придут, чтобы утащить ее, а на грешном ее месте разверзнется рана. Она так плакала, что глаза распухли…

С этого дня она знала, что за бесстыдство и недопустимый грех Шекер Баба накажет ее и на голову ее упадет много несчастий. В итоге так все и получилось. Грешное ее место расклевали птицы, а ее саму выгнали из дома и заперли в амбаре, чтобы позже страшно наказать. Интересно, чем же все закончится? Всех таких вот, как она, опозоренных девушек отправляют в Стамбул, или, может, есть что-то более ужасное? Она не знала. Все решал глава дома — дядя.

Даже отец Мерьем, этот кроткий, безропотный человек, занимающийся земледелием, боялся старшего брата.

Преклонялся перед ним — и по вере своей, и по возрасту. Несмотря на то, что отец давно был взрослым, самостоятельным человеком, он рядом с братом не курил, а если тот случайно заставал его с папиросой, то младший предпочитал либо спрятать окурок в кармане брюк, либо затушить в ладони.

Дядя занимался приходящими к нему мюридами и религиозными делами. А на плечах отца лежало обеспечение семьи и возделывание нескольких земельных участков.