«Джейн Эйр»: Как разные культуры интерпретируют роман Бронте

30 сентября — это Международный день переводчиков, но они часто остаются незамеченными героями мировой литературы, хотя благодаря им читатели знакомятся с жемчужинами словесности иных стран. Или, чтобы быть справедливым, в значительной степени невоспетыми, поскольку при вручении литературной награды «International Booker Prize» равноправно признаются как автор, так и переводчик его произведения, делящие пополам призовой фонд в размере 50 тысяч фунтов стерлингов.

Перевод всегда был двигателем культуры. И классика мировой литературы, а также современные бестселлеры достигают большего числа читателей благодаря переводам, чем просто на языке, на котором они их написали.

Возьмем роман «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте: его перевели как минимум на 57 языков, по меньшей мере, 593 раза. При этом читатель в разных уголках мира немного по-разному думает о Джейн Эйр. Профессор Оксфордского университета Мэтью Рейнольдс в рамках проекта «Prismatic Translation» провел исследование благодаря 43 соавторам в разных странах. Он установил, что чисто английский роман, привязанный к Йоркширу и опубликованный в 1847 году, превратился в многоязычный, постоянно меняющийся глобальный текст, постоянно укореняющийся в разных культурах.

В Иране только с 1980 года сделали 29 переводов «Джейн Эйр». Когда корейский язык преподают в вьетнамской школе, перевод «Джейн Эйр» включен в учебную программу, как пример корейской литературы.

Люди часто думают, что переводы воспроизводят исходный текст, подобно ксероксу, но это далеко от истины, поскольку язык, как и культура, могут сильно отличаться. На самом деле процесс намного сложнее — и интереснее. Ведь переводчик практически никогда не может сказать ту же фразу, как на языке оригинала, для этого он использует свой словарный запас и воображение, чтобы написать книгу заново.

Это можно увидеть на примере только лишь перевода названия романа. На японском языке в 1896 году «Джейн Эйр» стала «Riso Kaijin», что значит «Идеальная леди» в переводе Футо Мизутани. На португальском языке в 1941 году она превратилась в «Paixão de Jane Eyre» («Страсти Джейн Эйр» в переводе издательства «Mécia»). На итальянском языке в 1958 году книга стала называться «La porta chiusa», что значит «Закрытая дверь». А на турецком языке в 2010 году она была переименована в «Yıllar Sonra Gelen Mutluluk», что означает «Счастье приходит через много лет» в переводе Серен Таштан.

На китайский язык в 1954 году Фанг Ли перевел «Джейн Эйр» так: два иероглифа, которые издают близкий к названию звук — Jianai, и переводятся при этом как «простая любовь», таким образом название романа говорит обе эти вещи сразу. С того времени это название скопировал почти каждый китайский переводчик.

Даже небольшие лингвистические детали могут пройти через увлекательные преобразования. Взять, к примеру, местоимения. В английском есть только один способ сказать «ты» в единственном числе. Но даже языки, очень близкие к английскому, такие как французский, немецкий или итальянский, переводят его по-другому. У них есть различие между формальным «вы» (vous по-французски) и более интимным видом «вы» (tu). Таким образом, в этих языках есть потенциал для действительно важного момента в романе, который просто не может произойти английском тексте. Разве Джейн и Рочестер когда-либо называют друг друга «tu»?

А на французском языке, как оказывается, этого нет (или, по крайней мере, ни в одном из изученных исследователями переводов). Но в немецком переводе романа это есть. Мэри Фрэнк изучила переводы Марии фон Борх, сделанный в 1887 году, и Хельмута Коссодо, сделанный в 1979 году, и обнаружила, что в них Рочестер в разговоре переходит в интимную форму «du», когда он впервые предлагает, но Джейн не отвечает взаимностью. Только в удивительный телепатический момент в конце романа, когда она слышит голос Рочестера, зовущий ее через болота, она использует форму глагола «du», чтобы выкрикнуть эквивалент «Жди меня!» Наконец-то она отвечает на нежность Рочестера.

Надо ли воспринимать это как нюанс, добавленный переводчиками или как что-то, что всегда присутствовало в английском тексте, хотя и невидимо? Что бы сделала Шарлотта Бронте, если бы использовала немецкий или же французский, на котором она писала сочинения и письма? На эти вопросы, вероятно, невозможно ответить. Но, если обратится, например, к корейскому языку, у которого есть много местоимений для разных уровней формальности, картина становится еще более сложной.