Колонка Виктории Райхер: Стена тревоги нашей

Моему старшему коллеге, психологу и психиатру доктору Д., пришлось однажды спросить у мальчика-пациента, какой длины  у него член.
Мальчик восемнадцати лет пришел на консультацию к доктору Д. с жалобой на провал в личной жизни. «У меня есть девушка, я люблю ее, а она – меня. Ей хочется интимной близости, и я бы тоже очень бы этого хотел. Но не могу, потому что у меня очень маленький член. Как только она его увидит, сразу начнет надо мной смеяться, а потом непременно бросит. А этого мне не пережить».
Перед тем, как начинать лечить проблему, нужно понять, в чем конкретно она заключается. «Какова длина твоего маленького члена?», — спросил доктор Д.  «Шестнадцать сантиметров», — ответил мальчик.
Доктор Д. стал аккуратно выяснять, почему мальчик считает длину своего члена настолько смехотворной. «Я видел, у других мужчин он гораздо длиннее». Где видел, у кого? «В порнофильмах».

Доктор Д. разобрался с проблемой (которая состояла, в основном, в повышенной стеснительности и пониженном уровне информации), а случай, рассказанный с разрешения давно женатого пациента в рамках групповой консультации, запомнился мне в качестве примера того, к чему ведет отсутствие умозрительного зазора между жизнью и искусством.

Любое искусство – в определенном смысле порнография: детали утрированы, герои загримированы, сюжет задевает самое интимное в читателе и зрителе. Но значит ли это, что сексуальные сцены в порнофильмах имеет смысл рассматривать как учебное пособие для построения удачной личной жизни?
Посмотрим на другую крайность. Не так давно весь интернет обошла картинка — социальная реклама пользы чтения. В ней изображена кирпичная стена, исчерканная грубыми словами и изречениями типа «мы здесь пили», возле стены – помойка, под ней на черной земле валяются разбитые бутылки и использованные шприцы. Рядом высится груда книг, поставленных одна на другую, и на ней на цыпочках стоит ребенок, заглядывая за стену. А там – зеленый остров в синем море, замок с башенками, порхают бабочки и готовится в полет разноцветный воздушный шар. И подпись: «Читать не вредно. Вредно не читать».
Критики этой социальной рекламы возражают: что за выход, получается, мы предлагаем нашим детям? На стене возле твоего дома написано матерное слово, а тебе рекомендуется с головой углубиться в сказочные миры? Не лучше ли взять тряпку и стереть мат со стены, не больше ли смысла, дорогие взрослые, найти тех подростков, которые оставили возле помойки бутылки и шприцы, и предложить им хоть какую-нибудь альтернативу в виде реальной, а не выдуманной жизни?
Когда я вижу такую социальную рекламу и читаю споры за и против нее, мне вспоминается мальчик, которого доктор Д. «лечил от маленького члена». Потому что слишком буквальное восприятие литературы, как и полное отделение её от реальности – в пределе, один и тот же подход.
Многие читают книги, чтобы отключиться от проблем. Забраться на книжную стену возле исчерканного матом забора, заглянуть в волшебный мир с волшебными лесами и таким образом провести хотя бы несколько часов, «не видя эти рожи». Вполне работающий способ. Есть другие – те, кто воспринимает литературу (кино, поэзию, вообще искусство) как прямое руководство к действию. На страницах книг, по их ощущению, живут простые люди, такие же, как ты, я и наш сосед по лестничной площадке, и все, что с ними происходит – это то, что могло бы произойти и с нами, если бы нам чуть больше повезло. Но не везет почему-то.
Оба этих подхода очень распространены и давно известны. Еще Эмма Бовари проводила юность в ожидании «настоящей жизни» — такой, как в романах (а позже вышла замуж и обнаружила, что «настоящая» жизнь совершенно не похожа на литературную: в ней по-прежнему ничего не происходит). Еще дети Певенси уходили в платяной шкаф, чтобы, погибнув в реальной войне, воскреснуть в Нарнии. Столько людей читают книги, пытаясь найти в них лекарство. И находят! Вот только использование этого лекарства неожиданно ведет к депрессии и печали. Начитался про волшебные миры, вынырнул по свою сторону забора, а тут мат, ад и пат. Или приложил к своей жизни сюжет из романа и в очередной раз убедился, что все хорошее случается с кем угодно, только не с тобой. Зачем, спрашивается, читал?
Есть такое явление – невротическая тревожность. Беспричинные или утрированные страхи, тяжелые мысли, навязчивые предчувствия. Мы все умрем (это факт), на тебя завтра свалится кирпич (а кто сказал, что нет?), у меня точно рак (это маленькое пятнышко – всего лишь родинка, но у покойной кузины все очень похоже началось), шанс взорваться в автобусе в Тель-Авиве выше, нежели опасность авиакатастрофы (статистика – идеальный питательный бульон для страхов) – всем знакомо ощущение неминуемой опасности, кажущейся абсолютно объективной. Но не всем при этом понятна разница между реальностью, не исключающей любые неприятные события, и непрерывным ощущением надвигающейся беды, из-за которого человек перестает нормально жить.
Интуитивно очевидные способы справиться с тревогой – «fight or flight», война или побег. Допустим, человек боится, что у него разовьется злокачественная опухоль (хотя никаких предпосылок к этому нет). В первом случае он начинает себя уговаривать, пытаясь «переспорить» – у меня хорошие анализы, меня проверил компетентный врач, все мои родственники здоровы, и это – доказательства в пользу того, что я не умру от рака. Во втором варианте он тщательно избегает всех упоминаний раковых заболеваний, сначала – в разговорах, затем – в книгах и фильмах, а в результате вообще везде, включая анекдоты. Оба этих способа хорошо известны, оба легко доступны и оба совершенно не работают против невротической тревожности. Более того – они работают на неё.
Любые доказательства неправомерности тревоги включают скрытый посыл, что возможны и противоположные доказательства, просто мы их еще не нашли. Все мои родственники здоровы? А как насчет двоюродной бабушки, умершей в сталинском лагере? Возможно, там у нее был рак? Меня осматривал врач и сказал, что опухоли нет? А если врач ошибся? Можно пойти еще к одному врачу, но где гарантия, что не ошибется и он?
Гарантий нет. И их очевидное отсутствие только увеличивает напряжение количеством приводимых «успокоительных» аргументов. Раз их понадобилось так много, значит, под тревогой и правда что-то есть…
Побег работает не лучше. Усилия, направленные на то, чтобы вычеркнуть из своей жизни страх (не читать газет, не включать телевизор, не спрашивать у пожилой родственницы, как дела) в результате непрерывно напоминают о нем. Кроме того, как сознание ни закрывается от неприятной темы, подсознание неутомимо ищет подтверждений своей тревожной правоте. Тревогу начинает вызывать вывеска магазина «Дары моря», любое невинное пятнышко на коже и последние три буквы в слове «дурак». Чем больше человек пытается спрятаться от тревоги, тем чаще и более властно она настигает его.
А теперь вспомним о книгах. Довольно часто непрерывное чтение таит под собой ту самую невротическую тревожность – только неконкретную, по отношению к жизни в целом. Чтение по модели из социальной рекламы с голубыми небесами за забором – это побег. Я закрою глаза, и весь страх моей жизни останется по ту сторону ресниц и страниц. А натягивание на себя книжной жизни «как она есть» — это уговоры внутренней тревожности: «помолчи, отступи, ты же видишь – все не так уж страшно».
«Всё», безусловно, не так уж страшно. Но попытка убедить себя в этом при помощи непрерывного чтения ведет к депрессии, поскольку только подкармливает тревогу. Подкармливает постоянно расширяющимся зазором между книжной и повседневной реальностью, который сознание может упорно игнорировать, но не в состоянии не замечать.
И что же получается — раз ты такой тревожный, не читать? Оставаться со своей душевной тонкостью по эту сторону забора, среди разбитых бутылок и сломанных шприцов? Или заранее смириться, что тебя лично ждет плохой конец, даже если в твоих любимых романах кое-где встречается хороший?
Я бы подошла к вопросу с другой стороны. Если человек замечает за собой чрезмерный «уход» в литературу, или все время расстраивается, насколько его любимая литература непохожа на его же единственную жизнь – возможно, стоит проверить собственную тревожность. Задать себе вопрос: «чего и почему я так боюсь?» и постараться на него ответить. Без связи с книгами вообще.
А что же делать с тревожностью, если не закрываться от нее и не пытаться переубедить? То же самое, что делают с хорошими книгами, проращивая их в существующую реальность. Тревога, на самом деле, не требует, чтобы ее побороли или от нее убежали – она просто есть. Если дать ей место без попыток извести, с ней можно жить. Какой-то уровень тревожности свойственен всем, а большой процент остального существенно снизится, если перестать бороться с тревогами или им потакать.
Что же касается книг, то их читают, конечно, для чего угодно. И для борьбы с тревогой, и для побега, и  чтобы увлеченно радоваться, и чтобы от души пострадать. Но по-настоящему работать книга начинает в тот момент, когда мы принимаем ее внутрь своей жизни, а не пытаемся втаскивать свою жизнь – в неё. Читатель меняется в процессе чтения, взрослеет и становится мудрей, а под его влиянием постепенно меняется окружающая реальность. И вот это можно назвать тем обыкновенным чудом, ради которого стоит, ежеминутно теряя баланс и рискуя сломать себе шею,  лезть на стопку книг.

Виктория Райхер.