Артем Ефимов: «…историческая память – это основа национальной идентичности, и держится она на мифах…»

В издательстве Individuum вышла книга научного журналиста Артема Ефимова «С чего мы взяли. Три века попыток понять Россию умом». По мнению автора, фальсификация истории начинается с того, что мы забываем задать себе вопрос, а с чего мы, собственно, взяли, что Иван IV был Грозным, а Алексей Михайлович — Тишайшим? Вот он и решил показать швы истории, объяснить логику тех, кто писал русскую историю. Через биографии наших основных историков, от Татищева, Карамзина до Зализняка и Милова, автор показывает, чем они руководствовались в своих идеях, по какому пути шла их мысль.

С чего начались ваши отношения с историей?

Я историк по первому образованию, закончил РГГУ в 2006 году, историко-филологический факультет, отделение истории. Специализировался на истории Германии эпохи Реформации. Диплом у меня был про Альбрехта Бранденбургского — последнего верховного магистра Тевтонского ордена, который принял протестантство и превратил орденское государство в герцогство Пруссия со столицей в Кенигсберге. В Калининграде есть памятник Королевские ворота, на нем — горельефы трех правителей, которые сыграли большую роль в истории города. Мужик справа с бородой и с мечом — это как раз Альбрехт. После окончания университета я подался в журналистику, потому что мне был 21 год и не хотелось сидеть в архивах и библиотеках. А теперь я поступил в аспирантуру Вышки и изучаю реформы Петра I. Старею, видимо.

В университете у нас были такие дисциплины — источниковедение и историография. Это ремесленная часть занятий историей, и как всякое ремесло, они очень занудные. Любители истории ими, как правило, не владеют и даже не интересуются — им интересно, «как оно всё там было». А зануда, который заботал источниковедение и историографию, знает, что никакого «как оно было» не существует, а существует только то, что историкам удается извлечь из доступных источников. Причем извлечь по определенной процедуре, которая гарантирует проверяемость выводов историков. Это всё ужасно скучно, студенты-историки обычно воют. Я тоже выл. Экзамены по источниковедению, историографии, теории и методологии истории я до сих пор вспоминаю с содроганием. Когда я читал исторические книжки, источниковедческие и методологические части я обычно пропускал, потому что ну невозможно же, какое занудство. И только сильно потом, в том числе благодаря журналистской работе, я понял, что именно это самое важное — с чего мы это взяли, как это сделано, как выстроена работа с данными, как мы от источника дошли до вывода. Именно это определяет качество сделанных выводов. Короче, занудство рулит. Опять же, видимо, старею.

Русская история какой-то особый случай? У нас то 28 памфиловцев как национальная идея, то «Гибель империи. Византийский урок».

На первую часть ответ — нет. Русский «особый путь» — это на самом деле дословный перевод немецкого Sonderweg. В Англии есть islandism, в Америке — exceptionalism. Если вы французу и испанцу скажете, что у них какой-то не особый исторический опыт, они временно перестанут ругаться между собой и вам врежут. Про Китай или там Полинезию я уж вообще молчу.

Есть такая концепция — «места памяти». Ее придумал французский историк Пьер Нора, ему сейчас под 90 лет, дай ему бог здоровья. Если очень упрощать, суть ее в том, что историческая память — это основа национальной идентичности, и держится она на мифах. Не в смысле на небылицах, а в смысле на неких сюжетах, имеющих символическое значение. Ну там, ополчение Минина и Пожарского: собрался народ и в едином порыве пошел отстаивать свою независимость. Это мы сейчас так прочитываем этот миф. Двести лет назад, когда Минину и Пожарскому поставили памятник на Красной площади, это читалось иначе: народ в едином порыве пошел отстаивать самодержавие, видя в нем залог своего счастья. Что при этом думали сами Минин и Пожарский и их ополченцы — это вообще третья история. Но как бы там ни было, есть вот этот устойчивый миф, как народ объединился, изгнал врага и водворил порядок на своей земле. Те же 28 панфиловцев — это, в общем, примерно про то же, это символ народного подвига, самопожертвования в борьбе с врагом, с абсолютным злом. Цинично говоря, совершенно не важно, что там на самом деле происходило у разъезда Дубосеково в 1941 году, сколько было тех панфиловцев, кто из них потом стал предателем и что потом выдумал корреспондент «Красной звезды». Важен символ подвига и самопожертвования, который подкрепляет нашу национальную идентичность, наше сознание общего прошлого. Видимо, примерно это всё время пытается сказать Владимир Мединский, но зачем-то срывается на площадную брань, и получается не очень. Что происходило у Дубосекова в 1941 году — не так важно для исторической памяти. Для исторической науки это как раз исключительно важно: кто, как и из чего создал миф, «место памяти».

В книге описана жизнь и работа десяти историков. У вас есть любимец?

Любимый герой у меня, конечно, Карамзин, недаром же он на обложке. Жанр биографических очерков — он вообще очень удобный для автора, потому что очерки могут быть очень разными, в зависимости от героя. Вот Татищев: бродяга, авантюрист, интриган; и очерк про него — с налетом плутовского романа. А Карамзин — это человек, который всю жизнь работал над собой, сам из себя делал писателя, потом политического публициста, потом историка; постоянная напряженная внутренняя работа. Биография Карамзина в ЖЗЛ, которую написал, на секундочку, Лотман, называлась «Сотворение Карамзина» — в том смысле, что он сам себя творил, его биография — это такое же его творение, как «Бедная Лиза» и «История государства Российского». Ну и очерк соответствующий — с психологизмом, с попытками угадать, что он там себе думал.

Про кого было сложнее писать?

Сложнее всего писать было про Леонида Милова. Потому что он умер совсем недавно, в 2007 году, и нет необходимой дистанции, чтобы про него как-то более или менее бесстрастно говорить. История — это про то, что уже прошло, что недоступно нам в непосредственном опыте. Про это и эпиграф книги: «История — это когда все уже умерли». Это Андрей Леонидович Зорин сказал, замечательный историк и филолог, я в университете слушал его лекции по истории русской литературы XVIII века.

Книга уже продается в магазинах, вы уже видели своих читателей? Для кого эта книга?

Ну вообще, у меня был перед глазами вполне конкретный образ читателя — редакция N+1, ведь книга выросла из текстов, которые я писал для сайта N+1. Это люди в возрасте вокруг 30, образованные и интересующиеся, среди прочего, историей, но не имеющие специальных познаний в исторической науке. Люди, которые интересуются тем, как всё устроено, в том числе как устроены историческое знание и историческая память. Я сам точно так же читаю про биологию или про физику: мне страшно интересно, я далеко не всё понимаю — и радостно хватаюсь за книги, в которых мне это объясняют. Ну и папе моему, кандидату технических наук, наконец удалось объяснить, чему я пять лет учился в университете.