Николай Задорнов «Первое открытие»

Глава сорок вторая

ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ БУХТА

 

«Байкал» подходил к Камчатке. Солнце жарко палило. Из океана поднялись вулканы. С гор потянул ветер, похолодало, поднялось сильное волнение.

Невельской приказал вызывать всех наверх. У люка раздался свисток боцмана. Матросы выбегали на палубу с тревожными лицами.

Мчалась лохматая туча с ливнем. Судно накренило. Море впереди казалось огромной круглой черной горой.

Капитан приказал часть парусов зарифить, а часть убрать.

Налетел шквал. Вода вокруг закипела. Хлынул ливень. Зарифленные, тяжелые, намокшие паруса гулко заполоскали. Послышался свист и вой ветра и отчаянная брань боцмана.

Ливень быстро пронесся. Море еще волновалось, но ветер сразу стих.

— Встретили шквал и проводили, Геннадий Иванович! — сказал довольный Горшков. — Так он и прошел.

— Сейчас еще полоса ветра подойдет, — ответил Невельской.

Вскоре поток холодного воздуха обдал судно. Снова нашла туча. Пошел снег. Паруса обледенели. К полудню ветер достиг большой силы. Несмотря на бурю и жестокий ветер со снегом, матросы были оживлены.

— Расея встречает! — сказал Подобин.

— Всю зиму не знали, куда от жары деться… — ответил матрос Шестаков. — А вон и весна пришла.

Хребты затянуло. Ветер ударил с новой силой и засвистел в такелаже. Густо повалил снег. Вокруг ничего не стало видно, кроме черных волн, подымавших и валивших транспорт. Сугробы легли на палубу, матросы посыпали ее песком, чтобы не скользили ноги по льду. К ночи туча ушла, но море еще долго волновалось.

На рассвете ледяные купола вулканов поднялись еще выше и ярко сияли на солнце. Они казались белыми палатками, которые поставлены в небе. В трубу видно было, как громадные волны подбегали к черным подножиям скал и, ударяясь, подымали целые облака пены.

Черные стены камня расступились. Посреди входа в бухту стражами стояли три кривых столба, три громадных черных скалы. Тучи белых чаек подымались с них.

— Три брата! Три брата! — говорили матросы.

С боканцев спустили гребные суда, и на буксире у них судно медленно пошло мимо Трех братьев. Корабль оказался в обширной Авачинской бухте, которая походила на несколько слившихся горных озер. Ее полукольцом окружали высокие и голые каменистые хребты, наглухо закрывая от ветра. Здесь стало теплей и тише.

— Но где же порт и город? — спрашивали молодые офицеры, наводя свои трубы вдаль, в глубину бухты.

— Что вы, господа, пристаете? Не видите, что ли? — сказал невысокий штурманский офицер Халезов. — Вон, смотрите! А то «где», «где»! Как маленькие. Вон видите гряду крутых лесистых сопок? — с досадой сказал Халезов. — Это мыс! За ним еще одна бухта. Крайняя оконечность его — мыс Сигнальный. За этим мысом — Петропавловск. И не спрашивайте меня больше!

Стало видно, как от мыса Сигнального отвалил гребной баркас.

— Заметили нас, — сказал Халезов. — Смотрите, господа, шлюпка идет. Вон, от батареи…

Баркас подошел к «Байкалу». На борт брига поднялся прапорщик морской артиллерии. Он стоял на юте, разговаривая с капитаном. Его баркас развернулся и стал помогать буксировать судно. На трех гребных судах матросы налегали на весла.

Сигнальный мыс стал отходить от берега. За ним на склоне голого кряжа появились хибарки с соломенными крышами. На горе стояла церковь.

Казалось, городок расположен в ущелье на берегу маленького озера.

Легкий ветер набегал на светлую и гладкую поверхность бухты, оставляя на ней сизые рябые пятна. У подножия хребтов вылезли мохнатые сопки и заслонили голые кряжи. Вершина Авачинской сопки стала ниже и выглядела теперь островерхой кучей снега. В стороне, поодаль друг от друга, виднелись еще две такие же вершины, похожие на сахарные головы.

Старший офицер Казакевич изредка посматривал на капитана. «Что-то здесь ждет нас, Геннадий Иванович… — думал он. — Письма из дому? Известия из России? Разрешение на опись Амура?» Офицер, присланный от порта, рассказывал лишь местные новости.

Судно медленно ползло, и как-то вдруг стал подходить и надвигаться на него Сигнальный мыс с рыжими и белыми осыпями камня по обрывам, со скалами и лесами. Мыс не выглядел вблизи игрушечным, каким показался издали, когда вошли в Авачу, после громадных Братьев и сплошной черной скалы берега океана.

В половине четвертого на траверзе Сигнального мыса и в двух кабельтовых от него на виду у города грянули пушки брига.

«Байкал», кутая борта черными клубами дыма, дал из своих орудий семь выстрелов. Гул их прокатился к вершинам вулканов. В ответ на увалах, среди лесов и кустарников, один за другим закурились дымки. Семь выстрелов грянуло с камчатских сопок.

Береговые батареи ответили выстрелом за выстрел. Семь белых дымков медленно подымались над лесом Сигнального мыса в безветрии.

Пока что земля эта не знала войны, и пушки стреляли тут только для салютов.

— Не хотите, юнкер, послужить года два-три на камчатской флотилии? — спросил Казакевич, обращаясь к князю Ухтомскому.

Офицеры улыбались.

Судно вошло в «ковш» — гавань, отделенную песчаной косой от большой бухты. Коса была застроена редкими жалкими шалашами.

— Транспорт «Иртыш», — заметил Халезов, рассматривая суда, стоявшие в гавани, — а другой — бот «Камчадал». Вот вам порт. Город Петропавловск! — сказал он молодым офицерам.

— Панорама роскошная! — воскликнул мичман Грот.

В воздухе стояла тишина. Солнце жарко палило. С судна видно было, как по склону горы бежали к пристани черные фигурки людей.

Невельской готовил себя к худшему. Он уверял себя, что отказ не может огорчить его, что следует быть готовым к любым неприятным известиям.

На глубине шести сажен отдали якорь, отвязали все паруса, с кормы положили швартовы на берег.

— Поздравляю, господа! — сказал капитан своим офицерам. — Поздравляю, благодарю вас, господа.

«Вытравлено канату пятнадцать сажен», — записывал в журнал штурман Попов.

— Сегодняшнее двенадцатое число, — приказал капитан, — считать тринадцатым, а четверг — пятницей…

— Александр Антонович, по случаю окончания кругосветного путешествия, пожалуйста, сделайте записи, — обратился капитан к Халезову.

«12 мая 1849 года пришли в Петропавловск-Камчатский — приказано двенадцатое число считать тринадцатым…», — дописал Попов.

— Братцы, день потеряли, пока шли, — спускаясь вниз, говорили уставшие матросы. Их переодевшиеся товарищи строились с ружьями на палубе. На судно поднялся начальник Камчатки, капитан первого ранга Машин [171] .

Прибытие «Байкала» застало Машина врасплох. Он ждал, что «Байкал» придет осенью. Вчера с «Бабушки» просигналили, что в море идет судно. А собаки начали лаять еще пять дней тому назад. Они чуют по воде, когда подходит корабль. На рассвете сообщили, что в гавань вошел бриг и идет к Петропавловску.

Начальник Камчатки переоделся в мундир, надел новые сапоги и, красный от жары и волнения, в теснившей его парадной одежде, поспешил на берег, распорядился салютами, а потом, довольный, что вся церемония прошла как нельзя лучше, явился на транспорт.

— Все ли благополучно? — воскликнул он, пожимая руку Невельскому и не давая ему рапортовать. «Совсем еще молодой человек, — подумал Машин, глядя на светлые волосы и на загорелое лицо капитана. — С Константином плавал!..» — Здравствуйте, дорогой Геннадий Иванович! Рад, рад видеть вас и познакомиться. Ну, поздравляю вас с благополучным прибытием на родину. Случая не было, чтобы так быстро пришло судно из Кронштадта. Больные поди есть? Так, пожалуйста, свезите их на берег, найдем, где поместить. Шутка ли сказать!

— Больных нет! — ответил капитан.

— Как нет?

— Нет! Нет и нет! Вышли из Кронштадта пятьдесят два и тут пятьдесят… — Капитан замялся. — Больных нет! Мастеровых для порта было девять человек. Пришло восемь. Было ли судно из Охотска? — спросил Невельской, хватая Машина за пуговицу.

— Нет еще, — ответил Машин. — Ждем со дня на день. «Один, видно, помер», — подумал он. — Быстро вы пришли! — повторил Машин. — Еще у нас случая не было, чтобы так быстро приходил корабль из Кронштадта. А муку привезли?

— И муку!

— Ну, слава богу! Слава богу! А то у нас ведь… — Тут Машин вытащил платок, снял фуражку и вытер лысину. — Голод… — шепнул он. — У меня для вас и пакеты, и важные дела!

— Я очень, очень жду… Из Главного морского штаба? Из Иркутска?

— Так точно…

Как всегда, в городе прибытие судна всех подняло. Даже солдатам, писарям и конторщикам в таких случаях разрешалось бросать службу и бежать на берег.

Толпа молча, с надеждой смотрела на корабль.

Видны низкорослые камчадалы в кожаных рубахах, с рыжеватыми редкими волосами на лице, чиновники, солдаты, матросы и их жены, множество ребятишек.

Все желали знать, что привезли и когда начнется выгрузка, которая была самым приятным зрелищем для оборванного и изголодавшегося населения Камчатки.

— Я чуть было не уехал в горы, на реку Камчатку. Там у нас хлеб сеют, все хотим, чтобы своя мука была. У меня в уме не было, что вы можете прийти так рано… — рассказывал Машин. — В мае никак не ждал вас. Мне приказано снарядить вас в плаванье как можно скорее. Для этой цели стоит транспорт «Иртыш». Он и зимовал тут. Ждет вас. Вам не придется идти в Охотск, а все грузы, следующие туда, перегрузим на «Иртыш», он и отвезет их… Мастеровых здесь же оставите. Пока пусть побудут у вас. Мне нечем их довольствовать. «Важная птица этот капитан-лейтенант!» — думал Машин.

Зайдя с Невельским и с Казакевичем в каюту, Машин достал из папки и подал капитану желтый пакет под красными печатями.

Невельской тут же сломал печати. Прочитав письмо, он сразу осунулся. Муравьев писал о полной поддержке, но прислал лишь копию инструкции на опись устьев Амура, а сама инструкция была отправлена в Петербург и еще не утверждена. Письмо писано еще в прошлом году. Ответа нет и толку нет, и все, видно, мертво там…

— Он так и перевернул небо и землю, — процедил Невельской. Глаза его лихорадочно заблестели. Он перечитал другие бумаги.

Только сейчас он почувствовал, что в глубине души все еще надеялся получить в Петропавловске высочайшее повеление на опись. И от этих пакетов так и пахнуло петербургскими канцеляриями, кляузами и чиновничьими склоками.

«Кто должен был перевернуть небо и землю и почему?» — подумал Машин.

— Мне все известно, Геннадий Иванович! — поправляя очки, сказал он. — Губернатор прислал мне копию с инструкции и секретное распоряжение о том, чтобы я все для вас сделал и как можно скорей подготовил ваш транспорт к выходу. Я со всеми моими людьми буду к вашим услугам.

«Что же делать? — подумал Невельской. — Экая оплеуха с родного берега».

— А мы, — говорил Машин, — вот уже полгода пайка не даем.

— На этот раз приемку будем делать по счету мест, — сказал Невельской. — Товары запакованы в тюках и ящиках.

— В тюках? — огорчился Машин. — Ну да! Да, да! — как бы спохватился он. — Так, конечно, удобнее. — И в то же время подумал: «Час от часу не легче! Верно, уж послали из Кронштадта одно гнилье. Открытое-то присылают — и то хуже некуда. А уж в тюках, верно, одна труха».

Не было случаев, чтобы грузы на Камчатку прибывали упакованными. Это была новость. И от нее, как и от всякого нового правила, установленного в Петербурге, Машин ожидал новых неприятностей. Правила издавали к пользе дела, а получалось наоборот. Чиновники прежде всех успевали приноровиться к новым правилам и дурачили народ по-прежнему. Машин сам бывал на морских складах в Петербурге и знал, какое там гнездо мошенников.

Все эти мысли вереницей пронеслись в голове Машина, когда он, не желая беспокоить Невельского, сделал вид, что доволен новым способом отправки товаров.

— Конечно, конечно, так лучше! — как бы утешая себя, приговаривал Машин, а сам думал о том, что ему делать, когда окажется, что в тюках и ящиках гниль и труха. — Новое, значит, хорошее правило! А то, знаете ли, капитанам, бывало, приходилось сдавать каждую пару матросских штанов. Мы, как торговцы, собирались на палубе и смотрели, кричали, акты составляли друг на друга. Как-то нехорошо получалось, не по чину. А нынче, конечно, к ускорению дела.

Машин пожаловался на камчатскую жизнь и на тяготы, которые несет тут население, а Невельской обдумывал план своих действий. Машин не совсем понимал, почему он так огорчился.

Офицеры ждали, что будут письма, газеты, книги, посланные родными.

— Сегодня не будет, конечно, выгрузки. Капитану, кажется, не до того. Интересно, какие распоряжения он получил? — недоумевал Гейсмар.

— Господа, вот мы и на Камчатке. Посмотрим памятник Лаперузу! — горячо говорил юнкер Ухтомский. — Вулканы! А сама гавань! Какая прелесть!

Штурман Халезов вышел из рубки.

— Ну, как, Александр Антонович, зачли двенадцатое за тринадцатое? — весело спросил Ухтомский.

— Зачел! — буркнул штурман. Он злился, что капитаны закрылись и тянут.

— Восемь месяцев и двадцать три дня мы шли, — сказал Гейсмар. — Быстрее нас на Камчатку еще никто не приходил.

— Только Василий Михайлович Головнин дошел скорей нас, — ответил Грот.

— У него шлюп был в девятьсот тонн и ходу имел больше, — возразил Халезов.

Все ждали, что с прибытием на Камчатку будет что-то определенное. Капитан над портом показался рохлей и формалистом.

Вышел Казакевич с целыми пачками пакетов.

— Господа офицеры, пожалуйте в кают-компанию. Вам есть письма. Денежные переводы… На почте лежат посылки, книги.

Вид у Казакевича невеселый. Все гурьбой хлынули за ним по трапу.

— Юнкер князь Ухтомский, вот пачка писем для нижних чинов. Прошу вас озаботиться вручением каждому лично. Тут также есть денежные переводы.

Капитан над портом появился тоже в кают-компании.

— Завтра, господа, приступаем к разгрузке. — Порох и сорок один ящик с артиллерийскими ракетами сгружаем в первую очередь, — говорил Казакевич. — Девять ящиков пороха, принадлежащего транспорту, также сдаем на берег, на хранение…

 

Всего просмотров: